Я беру инициативу в свои руки и начинаю сокращать затраты на убойное снаряжение Карла.

— Вот это выйдет дешевле, — говорю я, покупая гарпуны. — И заточка в комплекте!

Он всегда рад моей помощи в ежедневных делах и иногда даже позволяет участвовать в планировании маршрутов.

— Если пойдешь по этой улице, — я указываю на карту, — сэкономишь шесть минут на побег.

— Ни за что!

— Это совсем небольшой крюк. Зато никаких «в последний момент».

— Хотя хорошо, я даже смогу заскочить за сэндвичем, — говорит он. — Спасибо, детка.

Он возвращается с горячим панини в руках, и лицо его сияет искренней благодарностью.

Карл ставит убийства со вторника по четверг, так что выходные у него довольно длинные. Он возвращается в среду, и я знаю, чем он занимался: мочил господина в центре города.

— Господина — вот уж вряд ли, — говорит он. — Человека — тоже вряд ли. Честно говоря, это был тот еще монстр.

Со мной он делится только разного рода деталями, вырванными из уже известного мне контекста — не более. Старушка с шестого этажа: высокая и могучая, прям как ее квартира! Парнишка на лошади: заменит целую армию!

Он заходит в дом и первым делам снимает ботинки, штаны, рубашку и все исподнее, заворачивает одежду в нейлоновый мешок для стирки и вешает на крюк у двери. Затем идет прямиком в ванную и выкручивает краны на полную, пока густой пар не начинает вползать в жилое пространство. Мы не обсуждаем убийства, или, как называет их Карл, командировки. Пока он моется, я замачиваю мешок с одеждой в отбеливателе. Стираю разом цветное и белое в хрустящей от холода воде. Затем беру освежающие салфетки для сушки белья, цепляю их на лоб, точно вуаль, и, склонившись над машинкой, позволяю им соскользнуть по носу прямо в ворох постиранной одежды. Если попадается пятно, от которого не удается избавиться, мы просто вырезаем кусок ткани: рубашка с дырками лучше рубашки с уликами. Покончив с этим, я завариваю огромную кружку ромашкового чая и ставлю ее на стол Карла вместе с тарелкой печенья. На столе всегда лежит журнал, в котором записаны последние минуты и секунды каждой жизни, которую Карл забрал.

— Это время священно, — говорит он, вытирая мокрые волосы. — Не думай, что я не знаю, как объявить время смерти.

— Я и не думаю. Я вот не знаю.

— Поэтому я все записываю, — говорит он, тыкая пальцем в журнал. — Забывать такое — опрометчиво. Смотри, детка, я стараюсь хорошо вести отчетность своей компании.

— Могу чем-то помочь?

— О, не сомневаюсь. Но это не твоя работа, а моя. И не стоит забывать о том, что ты тут совершенно ни при чем.

В повседневных делах мы находим свой ритм. Лето — горячая пора, так что Карл завален заказами по уши.

— Это как-то связано с жарой, — говорит он. — От нее кровь закипает в жилах, не иначе.

Он возвращается в четверг, снимает ботинки, штаны, рубашку, сует их в нейлоновый мешок и пускает воду в ванну. Я стираю, складываю носки и готовлю ромашковый чай с печеньем, а Карл бодрствует большую часть ночи, записывая детали убийства юной преступницы Лоретты, которая делала такой подробный отчет с каждого ограбления банка, словно собиралась платить налоги. Вот с нее и взыскали по счетам. Когда солнце встает, Карл все еще пишет, а после приходит время кофе и бублика, и масла на нем, и подготовки к зачистке на следующий день.