Но почему фломастеры моей матери оказались в одном из ящиков Анны? Я побежала обратно к себе в дом, чтобы закрыть двери. Сначала маленькую синюю дверь. Затем дверь главной спальни, затем другой спальни и еще одной. Дверь в ванную, дверь в подвал и — входную дверь славного домика. Я везде искала набор фломастеров, которые принадлежали моей матери, и не только их. Ее чулки в комоде, ее машину на заднем дворе. Я выглядывала в окна и старалась рассмотреть, что происходит в доме Анны. Там чья-то фигура то маячила наверху, то спускалась в гостиную. Конечно, это была не мать, а Анна. И, конечно, фломастеры могли принадлежать кому угодно. Ведь в мире существует множество подобных наборов. Обо всем этом думала я, сидя на полу, скрестив ноги. Мне захотелось позвонить маме, уехать домой, что для временной, конечно, совсем не вариант.
Чуть позже я обнаружила, что Анна сидит у себя на подъездной дорожке, фломастеры аккуратно разложены прямо на бетоне.
— Можно порисовать? — спросила я.
Такое впечатление, что она сама вся полиняла в их чернила — отдала им весь свой цвет — лица, рубашки, штанов. Стала как будто полупрозрачной.
— Рисуй, — слабым голосом ответила она и едва коснулась моих пальцев.
Я начала рисовать, но чернила в них совсем высохли.
— Они же мертвые, — сказала я.
Анна схватила красный и резко прижала его к бумаге так, что фетровый кончик совсем расплющился. Она со всей силы втыкала его снова и снова, пока оттуда не выкатилась красная капля. Это было похоже на удары сердца. Чернила растеклись по листу в моем ежедневнике мокрой лужицей, но не просочились на другие страницы, как и положено чернилам. От невозможности выдавить из фломастера еще хоть что-то Анна медленно подняла плечи и заплакала. Я сжала ее плечо один, два, три раза. Я не знала, что еще сделать. Она поплакала минут шестьдесят, потом поднялась и побрела назад в свой дом, чтобы открыть в нем ящички. Небеса разверзлись, пошел дождь.
Сначала маленькая синяя дверь. Затем дверь главной спальни, затем другой спальни и еще одной. Дверь в ванную, дверь в подвал и — входная дверь славного домика.
Анна взяла еще кое-что. Позаимствовала. Небольшую кучку всяких вещиц. Расчески, фотографии, пазлы. Какие-то кнопки. Все они были из разных ящичков.
— Я волнуюсь, — сказала ей я. — Может, надо почитать, что написано в твоей заламинированной инструкции?
Но Анна ничего не ответила. На улице она сложила все в маленький чемодан, который стащила из глубокого ящика под кроватью. Чемодан она спрятала под кустом гортензии.
— Если я возьму из этого дома какое-то количество вещей, может, он вернет мне мою заколку.
Но дом ей не вернул ничего. Анна сидела со мной на подъездной дорожке и рисовала мелом, потом встала и пошла внутрь, чтобы вовремя открыть все ящички. Но дом оказался заперт. И задняя дверь тоже. У нас не было ключей, мы ничего не запирали. Анна бегала вокруг дома, причем так быстро, что казалось, будто она летит.
От отчаяния я стянула с ноги ботинок и швырнула его в окошко. Но тот отскочил, даже не оставив следа на стекле. Тогда я взяла камень. Но и камень без звука отлетел от окна, будто он резиновый мячик. Анна наблюдала за моими попытками разбить стекло и вдруг — я не успела ее остановить — жахнула со всей силы кулаком.
— Нет! — только смогла крикнуть я, но ничего не случилось.
Мы обе знали — ее удар был такой силы, что стекло не могло не разбиться и не поранить руку. Она делала это снова и снова, вначале кулаком, потом головой. Но окно стояло как ни в чем не бывало — совершенно целое.
Мы удивленно смотрели друг на друга и молчали. Затем она поправила рубашку, отряхнула штаны и спокойно сказала:
— Кажется, меня уволили.
— Оставайся со мной, — предложила я.