— Этот человек погубил себя, — заламывая руки, ответил староста, — да и нас покрыл позором. Смерти ему только желать.

Долго я не мог решиться рассказать ему о своём приключении, но скрыть это совсем из-за людей, которые были со мной, было невозможно.

Когда я вспомнил о встрече в лесу, он начал стонать и плакать, но отцовская любовь в нём на мгновение взяла вверх, потому что он любил этого ребёнка, и спросил, не нашёл ли я его больным и страдающим.

Убийство Боглевского, хоть это были времена, в которых событий хватало, и было чем умы занимать, ужаснуло и обеспокоило весь наш свет. Только о нём и говорили, каждый объяснял его по-своему и обращал так, чтобы доказать им то, что ему нужно было показать.

Духовенство объясняло его тем, что ему это чужим влиянием навязали ксендзы, что дисциплины не было, потому что прав выбора и управления собой оно было лишено.

Едва не разгласили, что снова король был виноват в том, что Пеняжек приказал убить Боглевского, потому что отец его был послушным слугой короля и суровым преследователем сопротивляющихся.

— Ну вот, как тебя Господь Бог за наши десятины покарал.

Поскольку староста и Обулец собирали десятину и имущество с тех, кто не хотели признать епископа Яна. С другой стороны королевские люди говорили:

— Вы смотрите на то, что это духовное лицо, и разве не справедливо, что король хочет остановить их своеволие?

Что дальше должно было стать с Пеняжком, сказать было трудно; между тем, собрав себе людей, он скитался по лесам, по трактам и нападал на дворы, где знал, что было не много людей. Силой из них делал себе постоялый двор, приказывал давать есть, пить и фураж, сидел день-два, забирал что ему нравилось, и дальше пускался.

Особенно в Мазовии, которую он хорошо знал, и знал, что леса её изобиловали зверем, удавалось ему так безнаказанно сновать, пренебрегать людьми и насмехаться над теми, что за ним гонялись. Были выданы объявления о его розыске, но никто особенно не заботился о захвате Пеняжка, и хорошо знали, что он не даст взять себя голыми руками и будет защищаться, потому что терять ему было нечего.

Правда, несмотря на неслыханное преступление и явную вину, как духовное лицо светская власть не могла его наказывать, а духовная его бы пожалела, заперев на всю жизнь в тюрьме, — но распущенному человеку до покаяния было далеко.

Особенную снисходительность проявили также к Дороте Боглевской, которую выпросили варшавские монашки св. Франциска и дали ей уйти и скрыться так, что наказания избежала. Это сделали не для неё, а для Рогалов из Судоцина, ребёнком которых была, чтобы позорная кара и её воспоминание не упало на семью.

Только схваченного Адама Яшулковского осудили на четвертование, и приговор исполнили. Но этого воеводе Мазовецкому было не достаточно, он хотел наказать за кровь брата и неверную жену и Пеняжка схватить.

Это по его приказу были расставлены посты и люди поджидали архидиакона, но он был увёртливей их и проскользнул под их носом играючи.

Будучи обо всём осведомлённым хитрыми людьми, которых использовал для услуг, когда ему дали знать, что Дорота ушла в Поморье, он думал уже только о том, как бы с ней соединиться. Для этого, однако, ему были нужны деньги, которых не имел, и хотел их вытянуть у отца.

Поэтому он имел наглость прислать к нам, к старосте переодетого Плихту, который имел отношение к убийству, с письмом, прямо требуя, чтобы прислал ему столько-то гривен, хотел, чтобы имя его не было опозорено.

И он и Плихта хорошо знали, что староста его правосудию не выдаст.

Никогда я не видел человека, выставленного на такие суровые муки, как был тогда старый Пеняжек. Любой другой, более сильной воли и силы над собой, знал бы сразу, что делать, и, переболев, шёл бы проторённой дорогой.

Любовь к сыну, привязанность к имени и семье, желание избежать позора и обязанности совести боролись в старосте. Я видел его таким сражающимся с собой, молящимся, со стиснутыми руками, с челом, покрытым потом, отданного в жертву мыслям, которые его, как те Гарпии, разрывали.