Вообще поведение Маяковского всегда отличалось этакой эпатирующей враждой с представителями всего устоявшегося в живописи, с «Миром искусства», который он совершенно не переваривал, как яркое выражение интеллигентской стилизации, искусство эстетского порядка, не имеющее никакой связи с окружающим миром, с той реальной подсознательной сферой, в которой находился Маяковский. Маяковского всегда волновала улица, жизнь, люди. В этом смысле он был живое подлинное существо, недаром так любившее схватываться с тысячной аудиторией, отвечать на вопросы, всегда остроумно и талантливо, вплоть до того, что когда человека припирали и он не находил выхода, он говорил: «Раз уж я так сказал — и никаких гвоздей!» Тем более что часто задавали вопросы просто ерундовые, на которые не стоило и отвечать. И всегда он отвечал, никогда не капризничал — победа до конца! — всегда она оставалась за ним.

B. О. Перцов. После вернисажа по какому поводу вам приходилось встречаться с ним?

A. В. Лентулов. Вот у меня как раз и дрогнула рука. Когда я с вами сговаривался, мне казалось, что очень много, а на самом деле встреч-то не так много было, даже почти не встречались. Бывал он у меня иногда, в карты играли.

B. О. Перцов. А какое участие вы принимали в подготовке трагедии «Маяковский»^[331]?

A. В. Лентулов. Маяковский шел навстречу театру, принимал какие-то меры для связи с театром. Об этом есть у Мгеброва в «Воспоминаниях»^[332]. Затем он хотел свою вещь поставить в театре, где была Оперетта. Мой эскиз определен для этой постановки. Это, кажется, 1914 год.

B. О. Перцов. А как этот эскиз возник?

A. В. Лентулов. Эскиз этот возник по соответствующему заказу. Владимир Владимирович сговорился о постановке своей вещи в театре Евелинова (где теперь Театр Революции). Евелинов — это опереточный антрепренер и руководитель. И он пошел на то, чтобы поставить «Трагедию», очевидно, рассчитывая получить какое-нибудь фарсовое зрелище.

Словом, переговоры шли, Евелинов приходил ко мне по этому поводу. Был первый эскиз, а это уже второй вариант эскиза, окончательно утвержденный Владимиром Владимировичем. Он его очень одобрил, он ему очень понравился. Почему это дело не состоялось — это мне уже неизвестно.

B. О. Перцов. А подготовительные шаги какие-нибудь были — с режиссурой, с актерами?

A. В. Лентулов. Ничего не знаю. Но мне кажется, это было в самой первоначальной стадии организации. Это должна была быть основная декорация. Имелась в виду просто площадь города. Но так как у него не указано было, где это происходит, в каком периоде, начиная от ледникового и до нашего, то мы взяли вот этот город.

Ему очень понравилось. Понравилось в смысле игровом. Тут навес, где должен был стоять поэт. Отсюда он пойдет, направляясь к этому городу, который изображен в нескольких планах. Это площадка, на которой он стоит, а это навес, стеклянный или слюдяной, прозрачный.

Все это хотелось построить на световых эффектах, все это только контуры, — это должно было быть светом. Наконец, лобовое освещение распространяется по цвету меняющимся прожекторным освещением, которое соответствовало духу и эмоциональному чувству — как мог зритель воспринять эту «Трагедию».

Это, кажется, один из наиболее понравившихся ему вариантов.

B. О. Перцов. Перед тем, как вы начали работать, он никаких объяснений вам не давал?

A. В. Лентулов. Он мне читал эту вещь. Читал обыкновенным своим громовым голосом. Кажется, я к нему приходил. А он жил как будто в то время в доме Нирнзее^[333]. Это было специально устроенное совещание по этому поводу. Читка произвела на меня сногсшибательное впечатление, я прилетел домой и стал сочинять.

Эта вещь построена больше на монологе. Он должен был сам играть поэта. Это специфическая острая форма литературного творчества, которая не имеет никакой аналогии в мировой литературе. Только, пожалуй, можно параллель тут провести с фантастами. Это то, что у нас был социализм утопический перед переходом к реализму, какая-то мечта о новой жизни. Поэтому город представлялся не просто благоустроенным учреждением, а почти фантастической картиной. Ну что же, это как миф: слово рождает дело. И это была правильная дорога, по которой Маяковский шел определенной, верной поступью до самых последних своих литературных работ.

B. О. Перцов. А приходилось вам с ним беседовать на живописные темы в ту пору?

A. В. Лентулов. Приходилось. Точно вспомнить его выражений я не могу, но некоторая ирония у него звучала всегда и по отношению к «Бубновому валету».

B. О. Перцов. Хотя из групп того времени он больше всего симпатизировал «Бубновому валету», какая-то дистанция все-таки была?

A. В. Лентулов. Нет, я вам больше скажу. Если не сфорсировать тут событий, я бы мог сказать, что он все-таки не без иронии относился ко всем этим острым левым течениям.