В первый раз он позволил себе выказать какое-либо чувство, кроме спокойной отстраненности.

– Нет, никакой неприязни. Хотя должен признать, что некоторые евреи действительно чувствуют пренебрежение к себе. Оно выражается в том, что власти всячески благоволят грекам. Правда, Цезарь… – Он сделал паузу, чтобы выделить имя. – Тот был щедр к тем, кто выказал ему приверженность в час нужды.

– Так ведь и я в то время была с ним! И разве теперь не час нужды? Это та же война, только не между претендентами на власть, а между людьми и силами природы.

– Мы были рады помочь Цезарю.

Почему он уже дважды с таким нажимом произнес имя моего возлюбленного? Не потому ли, что не может в открытую задать вопрос: «Кто будет нашим настоящим правителем, ты или Цезарь?» Иудеи явно предпочли бы римского полководца.

– Если вы поможете мне, тем самым окажете уважение ему.

Он едва заметно покачал головой.

– Как так?

– Потому что Цезарь сражался, чтобы сохранить престол для меня. Разве не его стараниями я стала царицей?

– И матерью его ребенка.

У него хватило смелости сказать это напрямик.

– Да, матерью мальчика, который будет править Египтом после меня. И Цезарь будет доволен, рад, если ты поможешь мне… и его сыну.

– Пусть казначейские книги принесут в мой склад, – сказал он вдруг деловитым тоном купца, договорившегося о цене и готового ударить по рукам. – Взгляну, что к чему. Правда, не обещаю, что верну их к завтрашнему дню.

Я сделала все возможное, чтобы лицо не выдало моего изумления. Завтрашний день! Я надеялась на срок от семи до десяти дней, а о возможности выверить все за одну ночь никто не мог и мечтать. За исключением Цезаря… И этого Эпафродита, одаренного красотой Афродиты в мужском образе. Видно, боги судили так, чтобы около меня оказывались лучшие из лучших. Это возвышало, но имелся и недостаток: в сравнении с ними, с их нечеловеческой одаренностью и энергией, скромные возможности обычных людей начинали казаться ничтожными.

– Благодарю тебя, – сказала я. – Книги доставят туда к тому часу, какой ты назовешь.

Он вышел из комнаты, а я проводила взглядом его блеснувшее на полуденном солнце красное одеяние и подумала:

«Интересно, как они сработаются с Мардианом?»

Пришла зима с ее порывистыми ветрами и морскими штормами. Свой двадцать третий день рождения я отметила тихо, поскольку куда важнее для меня было другое: в тот же день моему Цезариону исполнилось шесть месяцев. Даже недолгая разлука заставляла меня скучать по нему, а когда мы были вместе, я могла часами любоваться, как он играет или просто спит. Это удивительно, но в глазах матери ее младенец являет собой самое завораживающее зрелище на свете.

В положенное время вода в Ниле пошла на убыль, но нанесенный половодьем ущерб оказался еще серьезнее, чем мы предполагали. Тем не менее благодаря принятым мерам обошлось без многочисленных жертв и массового голода. Зато взбухший Канопский рукав затопил Каноп вместе с пресловутыми садами наслаждений, так что некоторые питейные заведения уплыли – не исключено, что вместе со своими владельцами, а то и посетителями. Но содержатели злачных мест в помощи государства не нуждались: опыт показывает, что такого рода заведения всегда покидают последними, а восстанавливают первыми. В целом все было в порядке.

Как-то поутру в конце зимы я сидела, глядя на Цезариона, сосредоточенно и серьезно разматывавшего большой клубок шерсти, и ко мне явился Мардиан.