– Завтра мы должны начинать, – сказала я. – Все готово?

– Да, – ответил Ипуи. – Кирпичи для строительства новых домов и хранилищ изготовлены и высушены, домашний скот отогнали, а для ускорения вывоза припасов и имущества проложили дорогу. Боюсь только, если мы хотим быть полностью уверены в том, что вода не дойдет до новых построек, их придется возводить уже в пустыне, на песке.

– Что касается зернохранилища… – Мерерука замялся. – Когда зерно закончится…

– Разумеется, перевозить зерно надо под охраной, чтобы не допустить расхищения, – быстро вставил Ипуи. – Однако даже при самой экономной выдаче запасов хватит месяца на три, не больше.

– То, что потребуется сверх имеющегося, обеспечит корона, – заверила я.

При этом я понимала: как только станет известно, что царская казна ищет продавцов зерна, цены взлетят до небес. Придется пустить на закупки пятидесятипроцентную пошлину, собираемую с ввозимого оливкового масла. Если не хватит, добавим сюда сбор с продажи фиников и вина. Казну это основательно опустошит, но я не могу повернуться к людям спиной со словами: «Умирайте с голода. Вы уклоняетесь от уплаты хлебных податей – вот и выкручивайтесь теперь, как знаете».

Некоторые фараоны, да и Птолемеи, именно так бы и поступили. Но я не могу.

А как отнесется к моему решению Цезарь? Впрочем, в Риме, в отличие от Египта, государство заботится о бедных и раздача бесплатного хлеба тысячам людей – дело обычное.

Но какое имеет значение, что подумает Цезарь? Я должна сделать то, что должна.

Поднявшись в комнату, отведенную Мерерукой под царскую спальню, я приготовилась отойти ко сну. Благодаря хитроумному воздуховоду в крыше, направлявшему в помещение северный ветер, там царила прохлада. Низкое ложе, плетенное из тростниковых стеблей, имело приподнятое изголовье, однако подушки в здешних деревнях оказались не в ходу – может быть, потому что в этом климате они служили бы приманкой для паразитов. Тростниковое изголовье было твердым, но чистым и прохладным.

Промокшее одеяние я повесила на крючок в расчете, что к утру оно высохнет, а сама переоделась в ночную тунику из тончайшего шелка – лучшего, какой только можно найти в Египте, и столь нежного, что тело будто обволакивала туманная дымка. Материю мне преподнесла ослепшая мастерица – лучшая ее работа того времени, когда она еще не потеряла свои глаза. Зрение к ней так и не вернулось, но я нашла занятие, где пригодились ее умение слушать, рассудительность и смекалка: теперь она принимала жалобы и разбирала споры между слугами. Получалось у нее прекрасно, но, глядя на сотканную ею вещь, я не могла не жалеть о том, какую мастерицу мы потеряли.

Я прилегла на приподнятое изголовье, ногами в сторону темного угла комнаты, и мне показалось, будто я лежу на жертвенном алтаре в ожидании того, что меня примет или отвергнет бог… Но какой? Злобное чудовище вроде финикийского Молоха или игривое любовное божество, подобное Купидону? Я слегка поежилась.

Завтра жители деревни начнут переезжать подальше от берега, на не подверженную затоплению почву, и моя задача будет выполнена. Отсюда я направлюсь в другую деревню, потом в следующую… и так вдоль всего Нила. А потом вернусь в Александрию, к новостям из большого мира.

Здесь так легко совсем забыть о его существовании, подумалось мне. Старинные местные семьи пережили множество властителей. Они видели, как приходили и уходили династии фараонов, как воцарялись и теряли престол нубийцы, персы, македонцы. Скорее всего, им нет никакого дела до того, кто носит корону Верхнего и Нижнего Египта. А остальной мир – Ассирия, Вавилон, Греция – для них и вовсе не больше чем бабушкины сказки.

Стоило мне подумать об этом, как на меня нахлынула волна зависти к ним, укоренившимся на века в своем маленьком, уютном и безмятежном мирке, вдали от чужих тревог и забот. Должно быть, в далеком детстве и я чувствовала такую же безмятежность на руках матери, но продлилось это недолго и в памяти не запечатлелось.

Как ни странно, но в тот миг у меня возникло нестерпимое желание снова увидеть мать, поговорить с ней, коснуться ее. Почему именно тогда? Этого я не понимаю, могу лишь дивиться тому, что подобное желание настигло меня ночью, в одинокой постели, в отдаленной деревушке в сердце Египта спустя девятнадцать лет после того, как мать в последний раз держала меня на руках.

В смутном золотистом свете раннего утра мы увидели, что макушки длинного ряда установленных вдоль реки вешек торчат над водой – за ночь Нил расширился на три-четыре локтя. Пора начинать операцию по вывозу имущества, все уже готово. Прошлое потускнело, растворившись в утренней дымке, а неисполненные желания были поглощены потребностями настоящего.

Я провела на реке два месяца. Я поднялась почти до Асуана, отчасти повторив достопамятное путешествие с Цезарем. С палубы моей ладьи я увидела храм, где находилась статуя Амона с его чертами лица, а у Первого порога приметила тот храм Исиды, где мы (сейчас это казалось сном) сочетались браком.

Прости меня, Исида, но тогда я не пошла в храм. Я решила, что если когда-либо появлюсь там снова, то только вместе с Цезарем. Много раз я мысленно представляла себе его возвращение в Египет.

Да, в ту пору я предавалась мечтам, подчас бесплодным и неосуществимым. Тогда мне казалось, что мои желания исполнимы; нужно лишь пожелать очень сильно – и все будет так, как ты хочешь.