Но это не имеет значения. Более того – даже если слухи лгут, это не имеет значения. Я уже предала Цезаря, поверив в его неверность.

Я стояла у окна и глядела на волнующееся море. На миг я сжала в кулаках тонкие занавески, вообразив себе, что это он, и тяжело вздохнула: сама не знаю, что бы я предпочла – задушить его или сжать в объятиях. Я отошла от окна и, полностью опустошенная, тяжело опустилась на кушетку. Плотная темнота легла мне на плечи и окутала, словно мантия. Я сидела совершенно неподвижно, закрыв глаза и мечтая, чтоб все это исчезло. Не знаю, сколько минуло времени, но когда по прошествии минут или часов я снова открыла глаза, ненавистное знание оставалось со мной.

В последних числах марта во дворец прибыл запыленный гонец, проделавший путь от Мероэ[1], что за Пятым порогом Нила в Нубии, дабы передать срочное сообщение. Оно предназначалось лишь для моих ушей. Начальник дворцовой стражи согласился провести гонца ко мне, но отнесся к нему с подозрением и приказал заковать в цепи.

Я сидела за мраморным столом, где когда-то раскладывал свои карты Цезарь. Мне пришлось свыкнуться с воспоминаниями, и теперь я садилась за его стол всякий раз, когда приходилось разбирать документы. Сегодня, например, я просматривала бесконечные столбцы цифр, вышедшие из-под пера Эпафродита – тот взял на себя почти все обязанности казначея, хотя неустанно повторял, что не настроен заниматься этим. Таковы мужчины – их словам верить нельзя!

Услышав о прибытии гонца, я отодвинула документы в сторону. Жизнь моя в последнее время протекала крайне однообразно, сопровождаемая чувством постоянного страха. Я боялась, что с африканского театра военных действий поступят дурные вести и на смену однообразию придет беда.

Да, беда! Смерть или поражение Цезаря стали бы для меня трагедией, ибо я продолжала любить его и буду любить всегда. Я приняла это как неизбежность, как свой рост или цвет глаз, и смирилась. Цезарь есть Цезарь, и ничего тут не поделаешь. Он – моя боль, но и величайшее счастье.

– Что ж, пусть этот человек приблизится к престолу и сообщит свою новость, – сказала я, хотя и не сидела на троне.

Огромные двери распахнулись на смазанных маслом бронзовых петлях, и в комнату размашистым шагом вошел рослый нубиец. Он держался прямо, несмотря на тяжкие оковы. Его ввели два дворцовых гвардейца.

– Всемилостивейшее величество царица Клеопатра, я посланник восхваляемой и могущественной кандаке Аманишакето, владычицы царства Мероэ.

Он чеканил слова, как командир перед строем.

– Снимите с него цепи! – приказала я. – Не думаю, что мне бы понравилось, если бы моего гонца заковали. Мы должны проявить уважение к кандаке.

Я знала, что «кандаке» – это титул, равнозначный царице, ибо меройский язык в некоторых отношениях весьма сходен со знакомыми мне египетским и эфиопским. Меня всегда интересовало царство Мероэ, южный сосед моей державы.

Стражники поспешно стали снимать с гонца цепи. Он сбросил их, словно стряхивающий воду журавль, и стал еще выше ростом.

– Путь по Нилу к престолу вашего величества занял у меня много дней, – промолвил нубиец. – Я преодолел все пять порогов, дабы прибыть из страны страусов, гиппопотамов и львов в твой город у моря, – произнес он по-египетски, но со столь сильным акцентом, что мне нелегко было его понять. – Я доставил тебе в дар золото, слоновую кость и леопардовые шкуры…

– Которыми так славится ваша страна, – вставила я.

– Короб с ними у меня забрали, чтобы обыскать, – сказал он. – Не сомневаюсь, дары будут поднесены, когда твои слуги убедятся, что все в порядке. Но мое послание строго секретно. Стражи должны удалиться.

Такое требование показалось мне чрезмерным: царица не должна оставаться наедине с незнакомым человеком.

– Один из них останется, – возразила я. – Кроме того, я пошлю за своим главным советником Мардианом.

– Нет. Кандаке приказала сказать одной тебе.

– В таком случае я не смогу услышать твое сообщение и получится, что весь этот долгий путь проделан тобою понапрасну. Мой советник заслуживает доверия, на то он и советник. И мыслимое ли дело, чтобы царица осталась без охраны при чужестранце?