— Не волнуйся, — подбодрил я.

Голос Томми прерывался.

— Он сказал мне, что его бросят в тюрьму и как ему там будет плохо.

— Остин заслужил наказание. Ты был слишком мал, Томми, ты не виноват. Он занимался этим давно. Пострадали другие дети. Мы должны остановить его.

Томми молчал. Сколько времени мальчик лежал в темноте, ожидая моего прихода, и сколько еще бессонных ночей ожидает его. Я снова сжал его руку.

— Он не посмеет больше приблизиться к тебе, — пообещал я.

Томми заплакал. И кто знает, то ли от облегчения, то ли от мысли, что навсегда потерял Остина.

Я обнял его, он потянулся ко мне. Во мне вспыхнуло то давнее чувство ответственности, когда у меня в руках были судьбы моих детей. Я крепко прижал его к груди, это мое объятие должно было остаться в памяти Томми надолго, на всю жизнь.

Мое плечо повлажнело от его слез. Он прошептал:

— Мистер Куинн знает.

— Забудь о нем, — попросил я. — Тебе уже не понадобится появляться в зале суда.

Томми замотал головой.

— Он знает, — упрямо повторил он.

Я пригнул его голову к подушке.

— Что знает?

Он промолчал.

— Что ты хотел помочь Остину? Это не имеет значения. Он никому об этом не скажет.

Я ушел не сразу, мы успели пошептаться в темноте. Поговорили о школе, о том, что его ждет впереди, я очень надеялся, что калейдоскоп событий увлечет его, и боль затихнет, и он забудет себя сегодняшнего, виноватого и беспомощного. Томми произносил слова все медленнее, часто затихая. Я укрыл его, убрал со лба прядь волос и поцеловал его.

— Спокойной ночи, — сказал я в дверях, в ответ мне донеслось едва различимое бормотание.