— Нравишься ты мне, Егор, нравишься.
— Этого только не хватало, — ворчу я и он снова заливается смехом.
— Даже жалко жизнь тебе ломать. И тело тоже. Но, похоже, ты мне выбора не оставляешь. Или может, расскажешь?
— Чего рассказать-то? Я член бюро горкома, между прочим. Так что, смотрите, устрою вам весёлые приключения по партийной линии.
— Так ты же в горкоме Комсомола вроде? — спрашивает он.
— Всё-то вы знаете. А от меня-то что нужно раз вы такой осведомлённый?
— Всё, что связано с Куренковым. И с дочкой его.
— Не знаю я ничего.
— Ну ладно, — говорит он. — Только из чувства глубокой симпатии дам тебе выбрать. Электричество или удушение?
— Ни то и не другое.
— Тогда можно использовать банальные плоскогубцы.
Он берёт лежащие рядом плоскогубцы и поигрывая ими спрашивает:
— Это Куренков сказал, к кому обратиться в Риге? Ты встречался там с Владимиром Смирновым?
И для придания, должно быть, убедительности своим вопросам, он впивается плоскогубцами мне в руку, а потом закрепляет чувство ненависти к себе подачей электрического разряда. Что мне остаётся делать? Я ору.
Надо сказать, что-то в этом всём не так. Я понимаю, что он пытает меня в лайтовом режиме, не на полную катушку, словно оставляя себе пути к отступлению. Он постоянно задаёт одни и те же вопросы, меняя формулировки. Но ничего говорить я не собираюсь. Иначе это приговор не только Роману, но и мне с Большаком.
Наконец, всё это заканчивается. Не знаю сколько я провёл здесь времени, но всё, рано или поздно, приходит к концу. Вот и мои мучения тоже.
— Придётся сделать тебе укольчик, — говорит мой мучитель и вводит внутривенно какую-то гадость.
— Твою мать, Михалыч! — ору я. — Нахера химию-то?!
Он садится на стул напротив меня и ждёт. Боль отступает и мне делается хорошо. Начинает кружиться голова и накатывает чувство радости. Полагаю, это не «сыворотка правды». Санкцию на неё даёт очень высокое начальство, так что…
Так что, скорее всего это «амиталовое интервью», применяемое в психиатрии, кстати. Кофеин с какими-то барбитуратами, что ли, точно не помню…