Правила Gilman Street устанавливались в ходе ежемесячных собраний, на которые приглашались все добровольцы. В первые выходные каждого месяца собирались от пятнадцати до сорока человек со своими темами для обсуждения и претензиями. В клубе царила демократия, и любая группа, которая желала выступить на его сцене, сперва должна была получить одобрение комитета. Музыкантам с крупных лейблов вход был заказан. Между политически настроенными активистами часто возникали споры о том, что является приемлемым, а что – нет. Самое страшное наказание, которому могли подвергнуться посетители, получило название «86» – в честь года основания клуба. Эта санкция могла накладываться временно, а причиной служили нарушения списка правил, порой не всегда понятных. Например, посетителям не разрешается пить в радиусе двух кварталов от дверей Gilman. Список десяти основных правил клуба (или, если хотите, заповедей) можно найти как в самом заведении, так и на его официальном сайте. Членский взнос стоит два доллара.
«Проще говоря, под запрет попадают алкоголь, насилие, наркотики, прыжки в толпу со сцены, сексизм и гомофобия, – говорит Вероника Ирвин. – Список сделан в виде трафаретного граффити где-то в метр шириной. Членская карта – это то, на чем держится клуб, и вдобавок к ней люди покупают билеты на сами шоу, которые по сравнению с другими местами стоят дешево. А еще посетителям не разрешается брать с собой собак». Для тех пытливых умов, которые вознамерились узнать, какой человек возьмет с собой собаку на панк-рок шоу, у Ирвин есть ответ: «Среди посетителей Gilman есть много людей, которых без злого умысла прозвали “Крысами Гилмана”, и у многих из них есть собаки. Это совсем молодые ребята, и некоторые из них живут вполне обычной жизнью. Но некоторые из них страдают от зависимости или происходят из семей наркоманов или алкоголиков. Также некоторые из них не ходят в школу или даже не имеют крыши над головой; некоторые рано бросили учебу. Это компания детишек-оборванцев, у некоторых из которых действительно есть собаки. И если рядом с вашим заведением постоянно околачиваются толпы подростков, то вам будет спокойнее, чтобы поблизости не было собак».
Разумеется, Лоуренс Ливермор был одним из главных функционеров 924 Gilman Street. Персонаж, который стремительно превращается в Форреста Гампа нашей истории, признается: «Вам придется хорошенько постараться, чтобы заставить меня сказать что-нибудь плохое об этом клубе. Это одна из самых ярких социальных организаций в моей жизни». Но Ливермор отмечает, что, «как это часто происходит в маленьких замкнутых обществах, люди там были склонны излишне драматизировать и принимать слова слишком близко к сердцу». Больше всего его беспокоит тот факт, что «ничто не вечно, и Gilman Street работает уже более тридцати лет, но из-за меняющейся музыкальной сцены и облагораживания района [вокруг нее] я не знаю, сколько еще клуб сможет продержаться».
Представьте себе сорок добровольцев, которые субботним утром спорят о пригодности группы на основании интервью или изучают какой-нибудь двусмысленный куплет в тексте песен. Согласитесь, картина получается забавной. А если учесть тот запредельный уровень бюрократии, словно речь шла не об обшарпанном панк-клубе, а о правительственном закулисье, то становится еще смешнее. Но, возможно, в этой ситуации стоит ограничиться снисходительной ласковой улыбкой. В конце концов, любой, кому не по душе список правил и санкций Gilman, мог запросто пойти в
«Именно в Gilman я впервые по-настоящему понял, что значит быть панком, – вспоминает Билли Джо Армстронг. – Дело не только в музыке, а в сообществе и движении. Каждый чудак, ботаник и панк в районе Залива тусовался там, и это было круто. Шоу устраивали для людей всех возрастов. Когда мне было пятнадцать, я хотел попасть на концерты в другие места, но не мог, потому что вход был для аудитории от двадцати одного года или от восемнадцати лет и старше. Но Gilman управляли подростки, и я мог пройти внутрь без поддельных билетов. Формировалось сообщество, в котором участвовали классные музыканты, артисты, группы, редакторы фанзинов и люди, знакомые с миром политики. Именно там я получил первые реальные знания. Все, что я знал до Gilman, было чушью. Это место, куда можно было пойти и поговорить о таких вещах, как расизм, сексизм и гомофобия. Там постоянно разворачивались дискуссии».
В это лихорадочное время Лоуренс Ливермор решил основать свой собственный лейбл звукозаписи. Угадайте с трех раз, какое название он выбрал для своего детища? В 1987 году человек, который возглавлял группу The Lookouts, каким-то непостижимым образом умудрился основать музыкальный лейбл Lookout! Records вместе с другим панк-энтузиастом из Залива Дэвидом Хейсом. Ливермор выпустил на лейбле альбом своей группы
Ему хотелось самому выпускать пластинки, а не подписывать контракты с группами. Ни один из артистов Lookout! на самом деле не заключал контракт с его лейблом, и эта бизнес-модель сохранится на протяжении всего его десятилетнего пребывания в должности продюсера. Первые четыре семидюймовых сингла компании продавались по два доллара за копию. Как только продажи покрывали затраты на запись и производство тиража, артист получал шестьдесят процентов прибыли. В сравнении: группа на крупном лейбле получает от двенадцати до двадцати процентов от розничной цены каждой проданной записи. Если судить по продажам альбомов, то клиенты Lookout! зарабатывали около доллара за одну пластинку.
Несмотря на то что со временем независимый лейбл начал продавать пластинки огромными тиражами, офис компании находился в арендованной комнатушке дома в Беркли. Лоуренс Ливермор ютился по соседству, также снимая одну комнату за двести долларов в месяц. Он жил здесь, пока не переехал в Англию в 1997 году. Двадцать лет спустя, через два дня после Рождества, Ливермор будет сидеть с вашим покорным слугой в пабе Spread Eagle в Камден-Тауне. Попивая американо без сахара, он с трудом может поверить, будто кто-то считал его тогдашний образ жизни аскетическим. Ему вообще кажется странным, что ни один другой владелец успешного звукозаписывающего лейбла не жил так же, как он. «Мне потребовалось довольно много времени, чтобы привыкнуть к мысли, что я могу тратить деньги, как обычный человек, вместо того чтобы жить в маленькой лачуге», – говорит он.
«Когда мы только начали заниматься музыкальным бизнесом, никто особо не слышал о поп-панке, – рассказывает он о жанре, которому лейбл Lookout! обязан популярностью. – Полагаю, это была короткая фаза во времена Buzzcocks[10] и им подобным, но это сошло на нет. Так что с появлением Lookout! в конце 80-х мы просто начали выпускать местную музыку. Лишь несколько лет спустя народ начал обобщать ее под именем поп-панка. В то же время люди начали критиковать нас и жаловаться, что такая музыка разрушает панк-сцену. Меня это бесило и сбивало с толку. Слово “поп” происходит от слова “populus”, что означает “люди”. Значит, люди говорили о том, что ненавидят других людей, или как это понимать? Что не так с людьми, которым нравится наша музыка? Я думаю так и по сей день. В тот момент, когда что-то становится хоть сколько-нибудь популярным, кто-то обязательно скажет: “Фу, это нехорошо, это ужасно”. Или что-нибудь такое: “О, эту музыку слушают только придурки”. У меня никогда не было планов организовать поп-панк лейбл, но когда люди повесили на нас этот ярлык, я решил: “О’кей, если вы нас так называете, значит, мы таковыми являемся”. И я нисколько не возражал».
Группа Operation Ivy занимала особое место среди первых клиентов лейбла Lookout!. Разумно даже предположить, что без них каталог компании состоял бы только из первого альбома группы Ливермора, в честь которой и назвали лейбл. Как и многие другие, Лоуренс Ливермор был очарован живым выступлением Operation Ivy и их лихорадочной и горячей смеси стилей панка и ска. Мысль о создании лейбла какое-то время блуждала у него в голове, но именно эти ребята, по его словам, «стали последней каплей». Он осознал, что колеблется слишком долго: «Я подумал, что это одна из самых классных вещей, которые я когда-либо слышал в своей жизни. Эта музыка должна быть записана для потомков». Ливермор подошел к группе и сказал, что хотел бы выпустить EP с их именем. Услышав это, вместо радостных выкриков группа выразила сильное беспокойство о душевном здоровье их товарища. Они сказали, что не против выпустить пластинку, но не могли представить, что продадут и
Генеалогическое древо Operation Ivy восходит к началу 1980-х годов. Тим Армстронг и Мэтт Фриман были приятелями, которые жили в северной части Олбани, на самой границе с Беркли. Эти два города находились так близко, что после выступлений в Gilman многие панки отправлялись в Олбани, чтобы полакомиться чем-нибудь в круглосуточной пончиковой. Но в то время как Беркли был студенческим городком с множеством острых углов, его сосед выше был провинциальным местечком. Его населяли рабочие с накрахмаленными воротничками. Для подростков, ищущих разнообразия и опасности, Беркли выглядел намного привлекательнее.
Тим Армстронг и Мэтт Фриман были школьными друзьями, которых тянуло в Беркли, но у каждого сложилась своя история с этим городом. Армстронг со своим старшим братом и друзьями бродил в поисках пластинок по Телеграф-авеню. Старшие ребята прозвали Тима Балластом и познакомили с музыкой The Clash и The Specials. В то время как отец Фримана был офицером полиции, который внушил своему сыну, что от Беркли нужно держаться подальше.
Дружба между ними по-настоящему завязалась в 1983 году, когда ребята объединились для участия в школьном шоу талантов. Тим играл на гитаре, а Мэтт – на басу. Они назвали свою группу «Безумными пумами» и исполнили жуткий кавер на песню Элвиса Пресли «Blue Suede Shoes». Неудивительно, что с конкурса группа ушла ни с чем, но единственное живое выступление «Безумных пум» примечательно тем, что это первый раз, когда Тим Армстронг и Мэтт Фриман вместе играли на сцене. В старших классах парочка друзей решила серьезно заняться музыкой. К этому моменту гитарист уже состоял в панк-группе C.O.D. и, объединив усилия со школьным товарищем, стал участником другой группы под названием Basic Radio. После года бесплодных репетиций Тима и Мэтта сблизило взаимное презрение к остальным участникам группы, которые не относились к делу так же серьезно, как они. В интервью Лоуренсу Ливермору Армстронг вспоминает, как сказал своему другу: «Пиздец, эти ребята – чертовы придурки, что мы будем делать? В тот миг это смахивало на первое заседание нашей группы, именно тогда мы впервые стали одной командой».
Тим Армстронг знал паренька по имени Джесси Майклз из Северного Беркли, который был членом группы под названием S.A.G. Ребята познакомились друг с другом на станции скоростных электропоездов в районе залива Беркли и обсудили идею создания группы. Среди своих вдохновителей они перечислили такие группы, как The Specials, The Beat, Stiff Little Fingers и Ramones. Заключительным участником новоиспеченного квартета стал Дэйв Мелло – барабанщик, который едва умел держать ритм и играл сразу на двух басовых барабанах, наплевав на неписаные правила панк-рока. Эту эстетическую оплошность быстро исправил Мэтт Фриман. Почти так же быстро басист помог Мелло подтянуть музыкальные навыки. На уроках инструментальной музыки в школе Олбани Фриман узнал, что лучший способ научиться играть вместе с барабанщиком, закрепив самый важный элемент группы – ее ритм-секцию, – это играть спиной к бас-барабану. Эта техника научила молодого музыканта играть в такт и оставила рубцы на его спине. Приведя себя в форму, группа начала писать музыку, в то время как Джесси Майклз сочинял тексты. Они окрестили себя Operation Ivy в честь операции «Иви Майк» – двух испытаний многомегатонной термоядерной бомбы, организованных правительством США в 1950-х годах. Тим Армстронг также решил, что с этого момента мир должен знать его по прозвищу Линт.
Первый концерт группы состоялся в доме Дэйва Мелло; второй проходил в 924 Gilman Street. Посетители Gilman хорошо знали участников Operation Ivy. Каждое утро понедельника Фриман приезжал на своей машине и забирал мусор, скопившийся за выходные, на свалку в Беркли, за что его вознаграждали бесплатным входом на любой концерт в клубе. В свой первый выход на сцену клуба Operation Ivy играли на разогреве у группы MDC, энергия которой к тому времени резко пошла на убыль. За пределами Ист-Бэй мало кто слышал об Operation Ivy, но группа быстро стала любимчиками у публики Gilman. Часто четверо участников заглядывали в клуб, думая, что пришли в качестве зрителей, и обнаруживали, что название их группы указано на доске с вечерней музыкальной программой.
Весной 1988 года без четкого плана и особой подготовки Operation Ivy стала первой группой поколения Gilman Street, которая отправилась в тур по стране. Стоит отметить, что у них все же было какое-то подспорье в лице мини-альбома
Они провели в дороге шесть недель. На ночь они останавливались у панков, которых встречали по пути. А если им не везло, то спали прямо под открытым небом. Лишь однажды, подгоняемые грозой, они вынуждены были искать пристанища в стенах мотеля.
Несмотря на все трудности и лишения, крестовый поход Operation Ivy из Восточного залива нельзя было назвать стопроцентно успешным. Иногда залы битком набивали фанаты, которые наизусть знали все песни группы. А в другие дни дела шли вяло. В Эль-Пасо группа играла в чьей-то гостиной перед аудиторией из трех человек. Они проделали путь в четыре часа через ливень (такой сильный, что в нем легче было бы маневрировать в подлодке) лишь затем, чтобы сыграть для четырех человек в Лексингтоне, штат Кентукки. Только один из зрителей знал музыку группы, остальные просто забрели с улицы.
Совершив паломничество в дальние края, Operation Ivy стали одними из первых, кто проторил тропу из Ист-Бэй, по которой вскоре хлынет настоящее панк-вторжение. Фанаты панка из Беркли успели соскучиться по группе, а после их возвращения популярность Operation Ivy возросла в геометрической прогрессии. Концерт по случаю возвращения на родину в Gilman и по сегодняшний день остается самым большим событием в истории клуба. Зал внезапно наполнился ребятами из пригорода, которые желали увидеть группу и, возможно, стать частью небольшого и открытого для всех сообщества. Но Gilman был хрупкой экосистемой. Многих членов клуба смущало присутствие посторонних, а другие и вовсе видели в новичках угрозу. Даже такого скромного успеха подпольной группы было достаточно, чтобы привести «ценителей» в бешенство. Пока одни члены панк-братства Ист-Бэй были рады, что Operation Ivy набирали популярность, реакция других была не такой положительной. Наблюдение Бретта Гуревича о том, что панк-сообщество состояло из ретроградов, подтверждалось не особо одобрительными выкриками некоторых зрителей: «Ска-сосунки!»[11]
Противники изменений в итоге могли задушить ту самую музыку, о которой так пеклись. Стоит выпустить джинна из бутылки, и тот уже не вернется обратно, и ведь далеко не факт, что каждый новичок, которого привели к святыне, окажется богохульником. На одном из концертов Operation Ivy к Тиму Армстронгу подошел молодой человек, который не смог получить билет. Парень объяснился: «У нас с тобой одинаковая фамилия», – сказал он. Его звали Билли Джо.