— Это вы друг Писсарро? — спросил Поль.

— Очень надеюсь повидать его на днях. Ты его знаешь?

Поль посмотрел на него искоса, не понимая, как держаться с незнакомцем, который позволил себе обращаться к нему на «ты».

— Чем ты занимаешься, Поль? Ты в армии?

— Я? Я в лицее, в Париже, я там пансионер.

— Ты похож на солдата в этом мундире. Хочешь стать солдатом?

— Этого только не хватало! Нет, я хочу стать поэтом.

— А ты пишешь?

— Да, но никто не читает моих стихов. Пока еще нет.

— В свое время я очень любил Бодлера.

— Он мой любимый поэт.

Поль схватил ремень ранца и хотел вскинуть его на плечо. Винсент взял ремень у него из рук и приподнял ношу.

— Тяжелый, как из свинца, что ты там носишь?

— Это книги. Я не могу оставить их в лицее.

Винсент без всякого видимого усилия донес ранец до нашего дома. Я предложила помочь ему с мольбертом, и он передал мне его. Но не пожелал расстаться с холстом и так и оставил его под мышкой. Глядя, как он гордо вышагивает, никто не подумал бы, что этот человек нездоров. Когда Поль подошел к нему ближе, Винсент пару раз втянул носом воздух, но воздержался от каких-либо замечаний. Я предложила ему выпить чего-нибудь освежающего и передохнуть немного в нашем саду, но он отклонил приглашение, торопясь закончить полотно у себя в комнате до того, как стемнеет.

Отец был вне себя от радости, получив в подарок от Винсента полотно, которое представляло наш сад в таком чудесном виде. Ничто не могло бы доставить ему больше удовольствия, чем этот дар, и он изложил Полю все подробности его создания, которые сам себе вообразил, поскольку пребывал в объятиях Морфея, пока Винсент его писал. Я не осмелилась признаться, что Винсент преподнес его мне — мне, а не ему, — отец бы счел это странным и неподобающим. Отстаивать право собственности на творение не имеет смысла, когда у тебя есть исключительное право постоянно иметь его перед глазами: картиной обладает тот, кто на нее смотрит, и я буду наслаждаться ею и просыпаясь, и засыпая; с меня достаточно знать, что Винсент подарил ее мне. Это будет нашей тайной. Я также не упомянула ни о нашей прогулке по берегам Уазы, ни о встрече с Полем. Да и зачем что-то говорить, если заранее знаешь, что тебя не поймут? Любое твое слово будет истолковано вкривь и вкось. Не должно возникнуть ни малейшего сомнения или двусмысленности касательно наших отношений.

Я не могла предположить, что отец заберет ее у меня так скоро, заявив, что это плохая мысль — повесить ее в моей комнате, картине будет куда лучше в его кабинете, рядом с себе подобными — с Сезанном, Ренуаром и Писсарро. В первый момент, когда он собрался унести ее, я едва не взорвалась и не потребовала обратно свое достояние, но пробежавший внутри холодок, который я мгновенно ощутила, помешал мне, и я застыла. Не говоря ни слова, я присутствовала при выборе места для картины в его кабинете: на каминной полке, между двумя окнами. Когда отец спросил, что я об этом думаю, я не стала говорить, что картина размещена просто чудовищно: тусклая в падающем сбоку свете, задавленная колеблющимися отсветами керосиновой лампы, которую он переставлял, пытаясь найти лучший угол освещения; он принял мою сдержанность за одобрение. В этом месте и в этот момент, в присутствии человека, поздравлявшего себя с тем, что заполучил столь ослепительное полотно ценой одного обеда, сама картина вдруг утратила свой блеск и сияние, она казалась тусклой и бесцветной.

— У мальчика настоящий талант, не находите? Он мне еще и других понаделает. В обмен на мои консультации и услуги, которые я ему оказываю, принимая его на дому, хоть он и не очень болен. Я увеличу свою коллекцию без особых затрат. Я ведь не часто покупал работы; только Сислея и Ренуара, и все. Я лечил мать Писсарро, его жену и детей, подружку Ренуара и еще стольких, причем оказывал им услугу, потому что они сидели без гроша, а я знающий ценитель и не возражал, чтобы они платили мне своими работами. Вот потому я и не богат — слишком всегда любил и поддерживал настоящих творцов, мне многим обязан Сезанн, я даже одалживал деньги Моне и Гийомену в то время, когда никто на такое не решился бы. Придет день, когда их талант будет признан, и тогда все узнают, какую роль я сыграл и как я любил этих великих художников.