– Что еще за нарушение привязанности? – спросил Сандерс.

– Отсутствие тесного эмоционального контакта с родителями, – тут же ответила Рейни, потом пожала плечами и забрала у Куинси еще немного салата. – В колледже изучала психологию. Еще кое-что помню.

– Очень хорошо, – одобрительно кивнул Пирс и, нахмурившись, пододвинул тарелку с салатом к себе. Рейни слямзила у него еще одну гренку. Он лишь вздохнул и пояснил:

– Всем нужен эмоциональный контакт. В теории, будучи детьми, мы тесно связаны с родителями. Мы плачем, наши родители отвечают на наш плач тем, что кормят нас, и мы решаем, что наши родители – хорошие люди и любят нас – вот и контакт. По мере того как мы взрослеем, наши контакты расширяются, распространяясь на все остальное общество, помогая заводить добрых друзей, соседей, супругов и так далее. К несчастью, наладить подобный контакт удается не всем детям. Ребенок плачет – его бьют. В этом случае, вместо того чтобы научиться доверять или заботиться о других, ребенок становится эгоцентричным, постоянно врет, манипулирует окружающими, оказывается не в состоянии испытывать эмпатию. Главным образом мы можем наблюдать этот феномен у оставленных детей или тех, что подвергаются жестокому обращению. Отсутствие эмоционального контакта, однако, случается и в «благополучных» семьях. Просто не столь часто.

– То есть у хороших родителей бывают плохие детки? – спросил Сандерс и закатил глаза, показывая, что он об этом думает. Куинси остался совершенно невозмутимым.

– Именно. Мать страдает от тяжелой послеродовой депрессии и не способна удовлетворить нужды младенца. Или же сам новорожденный страдает медицинским заболеванием, и мать опять же не может удовлетворить его нужды. Или же новорожденный просто-напросто не способен завязывать эмоциональные контакты. И тут уж как мать ни старайся, ответной реакции не последует. Такое бывает редко, но все же случается. Так что – да, и у хороших родителей может вырасти как очень социальный, так и крайне антисоциальный ребенок.

Сандерс одарил Куинси очередным скептическим взглядом.

– На это я не куплюсь, – отрезал он. – Вы утверждаете, что эти дети – маленькие капризные психопаты с самого рождения. Но если все обстоит именно так, почему тогда никто этого не замечает? Почему все заголовки трубят: «Нормальный парень застрелил десять человек»?

– Вспомните Теда Банди, – вторглась в диалог Рейни. – Все считали его привлекательным, обаятельным мужчиной. Единственная проблема заключалась в том, что он насиловал и убивал молодых девушек – это у него было что-то вроде хобби. Так-то вот!

– Совершенно верно, – поддержал ее Куинси. Рейни обнаружила, что улыбается в ответ. Голубые глаза у фэбээровца, когда он улыбался вот так – ослепительной улыбкой Пола Ньюмана, – заметно теплели.

– Все эти ваши психологические фишки, – проворчал Сандерс, – звучат для меня слишком заумно. Эти дети – убийцы. Тут и говорить не о чем. Точка. Лучший выход – упрятать их за решетку и выбросить ключ.

– И возраст не имеет значения? – мягко спросил Куинси. Он по-прежнему смотрел на Рейни. С некоторым запозданием оба вспомнили про салат.

– Нет, – сказал Сандерс. – Раз уж ребенок способен на такое, то пусть несет заслуженное наказание.

Куинси пожал плечами – очевидно, доводы Сандерса его не убедили. Он подхватил на вилку немного салата, а потом удивил и Рейни, и Сандерса таким заявлением:

– Возможно. Бог тому свидетель, я всякого навидался. – Агент немного помолчал, потом продолжил увереннее: – Некоторые дети опасны. Кое-кому из тех подростков, с которыми мне доводилось беседовать, уже ничем не поможешь. Но не все из них такие. И наша правовая система основывается на той философии, что нам лучше оставить на свободе сотню виновных, чем упрятать за решетку одного невиновного. Для меня совершенно очевидно, что наш долг – попытаться определить, какие из этих подростков поддаются реабилитации, а не просто собрать всех правонарушителей в кучу и сбагрить с глаз долой.

– А вы вообще можете чем-то помочь ребенку, совершившему убийство? – полюбопытствовала Рейни. – Это реально?

– Иногда. Чем младше ребенок, тем выше шансы. Да и нарушение привязанности имеет свои ранжиры. Некоторые из детей, с которыми я разговаривал, представляли крайний предел спектра. Выражаясь словами Сандерса, это «маленькие капризные психопаты». И в этом я с ним согласен – для нас всех безопаснее упрятать их за решетку и выбросить ключ. – Куинси сухо улыбнулся детективу; голос его упал, и сам он как-то помрачнел. – Однако не со всеми несовершеннолетними преступниками следует поступать именно так. Как мы уже говорили, массовые убийцы не однородны. Некоторые из школьных стрелков определенно являлись скорее ведомыми, нежели лидерами. Они были ранимыми, легко уязвимыми детьми. Они позволяли манипулировать собой, вовлекать себя в совершение насильственного действия, потому что чувствовали себя обиженными и оскорбленными и не знали, как с этим справиться. Они сделали то, что сделали, но впоследствии все же испытывали угрызения совести и сожаление. Думаю, таких детей еще можно исправить. Учитывая их возраст, было бы грех не попытаться.

– А если мы ошибемся и они убьют снова? – спросил Сандерс. – Вы будете тем, кому придется идти к родственникам жертв и рассказывать, почему ваш неудавшийся научный эксперимент убил их жену, сестру, мать? Вы будете тем, кто попытается объяснить по телику, почему мы сочли это хорошей идеей – оставить известного нам убийцу на свободе?

Куинси слабо улыбнулся:

– Случается и такое. Некоторые из наших наиболее плодовитых убийц – Кемпнер, к примеру – убивали еще в юношеские годы. Направлялись на реабилитацию. Достигали совершеннолетия. И убивали еще больше людей.