Первым, что их неприятно поразило, был запах. Тяжкий приторный дух разлагающихся тел, которые пятнадцать часов пролежали на жаре. Еще через сотню шагов они разглядели его источник — искореженный смятый Фольксваген Гольф — и наконец поняли причину, по которой у передних ворот не было теперь ни одного автомобиля, но от плана своего отказываться не стали. Напротив, не сговариваясь, пошли живее, потому что сейчас-то уж точно надеялись исполнить его без свидетелей. Тем сильнее потрясло их последнее открытие, поджидавшее у самой решетки: маленький всклокоченный незнакомец в очень мятой рубашке, бледный и тоже скорее похожий на труп, который бросился к ним навстречу и закричал:

— Ну наконец-то! Господи, что ж вы так долго! А скорая? Они уже здесь? — а потом вытянул шею и принялся жадно смотреть куда-то им за спину.

Его нетерпение было так убедительно, что смущенные строители даже машинально обернулись, поверив на секунду, что оттуда, сзади, в самом деле мчится помощь, как при аварийном приземлении самолета: бело-красные экипажи парамедиков с мигалками, пожарные и полиция, мобильный трап и бульдозер. Но никого там, конечно, не было и никто не мчался, стояла посреди желтой пустоты чья-то грязная легковушка, и растрепанный человечек, очевидно, просто свихнулся и бредил, как и все остальные в этом богом забытом месте. Переглянувшись, они молча обогнули малахольного крикуна, сгрузили свою ношу у стены и принялись разматывать провода. Половину последних суток они провели в раскаленном салоне микроавтобуса, только что полтора километра тащили на себе кучу железа, им было тошно и жарко и очень, очень хотелось домой.

Измученный стоматолог, все еще уверенный, что перед ним — первый отряд спасателей, мужественных архангелов из верхнего мира, у которых нет времени на разговоры с негодными смертными, совершенно не обиделся и за их работой наблюдал с благоговением. Да, он немного удивился тому, что сначала прислали техников, а не врачей, но, с другой стороны (и он тут же с готовностью принял объяснение, которое сам же и придумал), с другой стороны, это было абсолютно логично. Ну правда, конечно, там ведь уже знали про решетку и что к пациенту через нее не добраться, не могли не знать, им ведь наверняка рассказали. А может быть, мечтал доктор, может, скорая уже здесь, просто ждет с той стороны бетонных дверей, потому что так быстрее. Именно так и нужно, правильно и умно было сделать — распечатать выезд и впустить реанимобиль, а не пытаться проехать на нем сквозь набитый машинами тоннель. И мешать этим суровым людям, которые заняты по-настоящему важным делом, ни в коем случае было нельзя, так что он запретил себе отвлекать их, хотя ему хотелось спросить о многом. Например, что же все-таки случилось. Или хотя бы: день сейчас или ночь.

Пятикиловаттный генератор «Хонда», в который один из архангелов залил солярку из первой канистры, вздрогнул и затарахтел. Следом завыл воздушный компрессор и время для вопросов закончилось — и очень, к слову, некстати, потому что только в эту самую минуту доктор обратил внимание, что одет архангел с канистрой в зеленую майку с логотипом «Мегафон», а на ногах у него резиновые шлепанцы и несвежие белые носки. Что ни на ком из этих шести дочерна загорелых мужчин нет куртки МЧС или даже форменного жилета. И наконец, что единственный инструмент, который они принесли с собой, — это промышленный отбойный молоток, какими дорожные рабочие разбивают асфальт. Здоровенный дядька в шлепанцах с трудом поднял его и понес к стене, держа наперевес, как средневековый копейщик. И воткнул массивную пику прямо в бетон в полуметре от решетки. Брызнули мелкие камешки, воздух сразу помутнел, и тяжелый дух мертвых тел утонул в запахе горячей цементной пыли. Господи, подумал оглушенный и сразу почти ослепший доктор. Господи боже, они хотят сломать стену. Не ворота, не решетку, а стену. И придвинулся ближе, чтобы увидеть, как это произойдет.

Под ударами стальной пики бетон пошел трещинами и крошился, но стена была толстая и не поддавалась. Лицо и руки у человека с отбойным молотком стали белые, как обсыпанные мукой. Под ноги ему вывалился крупный кусок бетона и раскололся на части, как лед на кухонном полу. За ним выпал другой. Жгучая каменная крошка летела из-под молотка во все стороны, шрапнелью. Доктор не помнил уже ни про кота, ни про мальчика, лежавшего в десяти метрах, ни про скорую, которой снаружи не было. Он ждал, когда рухнет стена, это было важнее всего — чтобы она рухнула, необходимо само по себе. Кто-то схватил его за плечо и сердито закричал ему на ухо. В грохоте слов было не разобрать. Не глядя, он сбросил чужую руку и подошел еще на шаг, кашляя и щурясь. Давай. Ну, давай.

Острая пика ударила снова и вдруг вошла глубоко, погрузилась на половину своей длины, как будто под внешней коркой стена была мягкая, и надо было только добраться до ее начинки. Фальшивый архангел в резиновых тапках перехватил свое орудие покрепче и навалился. Его подручные торжествующе завопили. Доктор перестал дышать.

Из стены, прямо из-под острия металлической пики вылетел яркий сноп белых искр, и все мгновенно заволокло горьким дымом, как если бы там, внутри, в толще камня давно уже что-то плавилось и горело и огонь этот наконец нашел выход и рвался наружу. Гигантская решетка вдруг дернулась, и подпрыгнула, и с оглушительным лязгом упала снова. Второго удара многотонной гильотины кукольный Фольксваген Гольф уже не выдержал и развалился пополам. Задний мост лопнул, и оторванное колесо с веселеньким оранжевым диском покатилось кубарем, как отрубленная голова.

Потолочные фонари мигнули и погасли, и стало темно. ПОНЕДЕЛЬНИК, 7 ИЮЛЯ, 14:14

В неожиданно упавшей сверху тьме женщина на заднем сиденье Ниссана Кашкай охнула и зажмурилась. Старик в Майбахе поднял сухой кулак и попытался ударить телохранителя в плечо, но промахнулся. Пассажиры автобуса повскакивали с мест и закричали нестройным жалобным хором, а в километре от них тридцать четыре добровольца и водитель польского рефрижератора, наоборот, перестали кричать, одновременно задрали головы к погасшему своду потолка и не увидели его.

Маленький таксист из Андижона налетел грудью на чье-то невидимое зеркало, замер посреди черного ряда и вспомнил почему-то глупого мальчишку-таджика, которого оставил в кабине с ненормальным русским. Его дурацкую бутылку под приборной панелью и оттопыренные уши. И торопливо пошел дальше, вытянув перед собой руки, как слепой.

— БисмиЛляхи Рахмани Рахим, — запел юный водитель Газели и опустил голову между коленей. — АльхамдулиЛляхи Роббиль ‘аалямин. Ар-Рахмани Рахим. Мэлики яумиддин. Ийякя на’буду уа ийякя наста’ин. Ихдина ссыроаталь-мустакыим. Сыроатол-лязийна ан’амта ‘аляйхим, гайриль-магдуби ‘аляйхим уа ляд-долин. ПОНЕДЕЛЬНИК, 7 ИЮЛЯ, 14:17

На третьей минуте непрозрачной чернильной темноты кто-то в среднем ряду включил фары — мутные, заляпанные грязью. Потом через проход вспыхнули еще одни рыжие фонари, чуть дальше зажегся чей-то ослепительный ксенон. Импульс распространялся в обе стороны, к хвосту и к началу, как ток вдоль елочной гирлянды, и длинная каменная труба стала похожа на морское дно, по которому проложили тускло подсвеченную ленту.

Людей в проходах стояло много, где-то еще открывались дверцы, но не было ни шума, ни движения. Слава богу, все уже в курсе, что бежать некуда, подумал Митя, а то бы мы точно сейчас друг друга затоптали.

— Это же не страшно, пап, да? — сказала Ася вполголоса. — Все нормально, да?

Митя нашел ее руку, и сжал, и поднял глаза. В слабом придонном свете потолок был едва различим, но одна из тяжелых воздушных пушек висела прямо над будкой рефрижератора, и видно было, что лопасти не крутятся. Совсем. Стоят на месте.

— Как вы считаете, — спросила женщина-Мерседес почти так же тихо, как Аська. — Сколько у нас времени?