— И правильно делает, — сказала мама-Пежо, ловко разворачивая коляску. — Знаешь, сколько сейчас диабетиков? Со школы прямо, а всё еда потому что ненатуральная. Нечего лениться, трудно, что ли, компот сварить ребенку? Яблочек собрала и сварила. И сахара никакого не надо...
— Ты еще скажи, оладушки вредные, — перебила жена-Патриот. — Я знаешь какие пеку! В два пальца, как пышки.
Может, за этим и рожают детей, думала Саша. Чтоб точно знать, как правильно. В пустой Тойоте все было неправильно, совсем.
— Мы на даче в том году четырнадцать ведер антоновки собрали, — сказала жена-Патриот. — Мама еще покойница сажала. Половина попортилась, выкинули. А в этом не будет яблок. Год не яблочный, — голос у нее вдруг выцвел, губы задрожали.
— Так, ну-ка посмотри на меня, — сказала мама-Пежо. — Чего ты? Всё нормально, поняла меня? Нор-маль-но! Вот так! И не придумывай ничего...
Мальчик качнулся в своей коляске, вытянул перепачканные свеклой руки вперед и засмеялся. Вдоль ряда ему навстречу шел человек в заляпанной рубашке и широко, ласково улыбался.
— Это кто у нас тут такой чумазый? — спросил веселый человек и присел перед коляской на корточки.
А за ним в проходе стоял Митя — мокрый, как будто попал под дождь, и лицо у него было тоже мокрое и больное.
— Сашка, — сказал он. ПОНЕДЕЛЬНИК, 7 ИЮЛЯ, 22:32
— Чего там, не пойму? Вернулись, что ли?
Нимфа подалась вперед и потерла запотевшее лобовое стекло. Что-то там творилось возле УАЗа, но из-за Тойоты видно было плохо.
— Да забей ты, — сказал лейтенант, ругая себя за то, что остался с ней в кабриолете. Не увел куда-нибудь подальше, дебила кусок, а тянул резину, рассиживал в белом кожаном кресле и тайком даже пару раз покрутил руль, потому что никогда еще в такой машине не сидел.
Нимфа не слушала. Она вырвала руку и искала под сиденьем свои туфли.
Надо было поцеловать ее. Взять в охапку и сжать, чтобы хрустнуло платье. В идеале — сразу, когда смылся трусливый жлобина, и она бы позволила. Или даже сейчас, например, — все равно бы позволила, а потом бы он вышел и разбил жлобу морду. Красиво, чтоб она видела. Он представил, как все будет, и очень обрадовался этому простому и ясному плану, и уже потянулся, чтоб не дать ей обуться. Задержать ненадолго и сделать как надо, как давно собирался. И тогда только заметил вдруг бывшего своего арестанта. Человек с разбитым лицом, который утром застрелил капитана и которого лейтенант почти полностью вычеркнул уже из памяти, возник в проходе между Тойотой и патрульной машиной. Поравнявшись с кабриолетом, он взглянул оцепеневшему лейтенанту прямо в глаза, показал ему большой палец и быстро прошел мимо.
А жлоба никакого, кстати, возле УАЗа не оказалось. Из всего отряда Апокалипсиса, час назад прошагавшего к выезду, возвратился только очкастый инженер. И появлением своим навел, похоже, порядочный шухер, потому что рыжая инженерша стояла белая как бумага, а мамочка из Пежо, наоборот, вся покрылась пятнами, и единственным, кого шухер никак не затронул, был пацан в инвалидной коляске, неожиданно очень бодрый и даже веселый. Губы и подбородок были у него почему-то фиолетовые, как если б он съел фломастер.
— А где... все-то? — спросила нимфа и огляделась. — Чего так долго?
Ей никто не ответил.
— Короче, еще раз, — сказал Патриот, всклокоченный и помятый со сна. — Ты же внутрь не заходил, так? Ну может, подсобка там у них, не знаю. Пожарная какая-нибудь байда! — Он явно начинал уже вскипать, хотя все еще старался говорить шепотом, чтобы не разбудить своих румяных детишек. — Ты ж не заходил.
— Это не пожарные костюмы, — тускло сказал очкастый инженер. — Пожарные по-другому выглядят.
— Да так же, блядь, они выглядят! — заорал Патриот. — Вот эти новые — такие же точно!