Он давно овдовел, один воспитывал сына. И привык ревностно относиться ко всем его интересам и увлечениям. Невеселые мысли у него были теперь о Павле. Нет, не время сейчас для душевных порывов, даже самых лучших, даже таких, объяснимых в его возрасте, не время. Павел должен это понять. И подавить в себе, запрятать поглубже свои симпатии. Чтобы не было лишних разговоров. Они сейчас ни к чему.

Он отыскал Лидию.

— A-а! Командиру привет! — улыбнулась Лидия.

Она жестом пригласила его сесть на матрац, который был расстелен под старой осиной. Никита Степанович присел.

— Я хотел сказать, что ты держалась молодцом! Ты действительно помогла нам…

— Он польстился на золотые часы, что были у меня в сумке… А тут бомбежка…

— Понятно. Кстати, ты хорошо говоришь по-немецки. Почему?

Лидия засмеялась.

— Хорошо? Вы-то знаете немецкий, видите, что я говорю с грехом пополам…

— Нет. Я не знаю немецкого…

Лидия попросила:

— Дайте мне закурить. — Она затянулась папиросой. — Немецкий я учила в школе. Учитель был у меня очень хороший. Отличный был учитель немецкого…

— А мне не пришлось выучить иностранный язык…

— Зачем вы разыграли эту комедию? Зачем полезли на рожон, когда он вызвал коммунистов? Вы понимаете, что они могли всех нас расстрелять?

— Понимаю! Может быть, я действительно был не совсем осторожен. Но в такие мгновения думаешь прежде всего о детях. Я решил, что выйду один. Они меня расстреляют, сорвут, что ли, злость. Зато другие останутся целы. А вышли все.

— Ну ладно, теперь это позади…

Никита Степанович внимательно посмотрел на Лидию.

— А впереди самое трудное, Лида. Самое трудное осталось!

— Домой? Возвращаемся? — спросила Лидия.

— Да, — Тишков кивнул. — Дождемся только вечера. Дадим отдохнуть детям, и в путь…