Дети и взрослые спешат на улицу, бегут к обозу. Все видят, что на своей телеге сидит живая и здоровая Лидия…
Никто не успел и слова сказать, вдруг налетели самолеты. Это были наши, советские самолеты. Они открыли огонь по вражеским солдатам, пикируя, бомбили железнодорожные пути. Началась паника.
Тишков стегнул лошадь и погнал к лесу. За ним тронулись другие телеги. Гнали лошадей, что было силы. Многие взрослые и дети бежали рядом, чтобы облегчить подводы.
И вот они, первые деревья, тень, прохлада, сумрак. И долгожданная тишина, спокойствие, когда можно, наконец, перевести дух.
Но это не сразу: еще с час катили они вперед, уходя в глубь леса, пока совершенно не выбились из сил. И тогда Тишков глухо прокричал:
— При-ива-ал!..
ЛЕСАМИ, БОЛОТАМИ…
Тишков приказал дождаться в лесу темноты.
Дети спали на матрацах, которые сняли с телег. Тут все помянули добрым словом заботливого завхоза.
Завхоз и сам был доволен, что не просчитался с матрацами, — уже два раза помогли: еврейских детей укрыли и постелями стали. Но его тревожила мысль о семье, что осталась там, в Коровкино…
Что же решит командир?..
Тишков уединился с директором детдома Виктором Ивановичем. Они присели на сухие рыжие иглы под огромной елью, закурили.
— С этого часа будем соблюдать конспирацию, дорогой Виктор Иванович, — сказал Тишков. — Надеюсь, мне вам не нужно ничего объяснять…
— Вы думаете, что это необходимо — конспирация?
— О наших главных решениях, о наших планах никто не должен знать, кроме меня и вас. Это не значит, что я кому-то не доверяю, не осторожность есть осторожность. И сейчас она нам не повредит…
— И все же вас что-то беспокоит?
Тишков молча курил, глубоко затягиваясь.
— Судьба детей, Виктор Иванович! Прежде всего их дальнейшая судьба.
— У вас готово какое-нибудь решение?