А ей нельзя уезжать далеко от Темной воды, и с этим ничего не поделаешь.

– Мне тоже, – ответила она тем легкомысленным тоном, который заставляет любого мужчину считать, что перед ним не рассудительная женщина, а недалекая девица. Можно было добавить, что в кухне у нее спрятано ружье, но зачем еще больше тревожить хорошего человека?

На веранду с деревянной лошадкой в руках выбежал Темка, и разговор сам по себе свелся к вещам будничным и неопасным.

– Вам тогда было примерно столько, сколько сейчас вашему сыну, – сказал Сычев и подмигнул Темке. – В таком возрасте многие вещи кажутся не тем, чем являются на самом деле. Зачем вы приехали сюда, Нина? Почему именно сейчас?

Она приехала сюда, потому что так сложились обстоятельства, потому что она нашла документы на этот дом, потому что ей некуда было больше бежать. Тогда было некуда, а сейчас и подавно, но рядом крутится Темка, и ему не нужно ничего знать о взрослых проблемах.

– Ностальгия, – сказала Нина и улыбнулась. – Я хочу разобраться с тем, что случилось. Хочу вспомнить свое прошлое. Все свое прошлое. – Пальцы погладили теплый бархат фотоальбома. – Вы должны меня понять, Геннадий Львович. – Да, он должен ее понять, потому что он один из тех четверых, влюбленных в ее маму. Это ясно как божий день. Для этого даже не нужны те фотографии. Это место крепко-накрепко связало их всех. Здесь происходили страшные вещи. Такие страшные, что мама предпочла забыть о них сама и заставила забыть Нину, сожгла все мосты, уничтожила все ниточки, кроме одной – дарственной на дом.

– Понимаю. – Сычев кивнул, тяжело встал из-за стола. – У меня к вам только один, самый последний вопрос. Даже не вопрос, а просьба.

– Я слушаю вас. – Нина тоже встала.

– Вам это может показаться странным, но… двадцать лет прошло… – Он немного помолчал, а потом продолжил: – Нам всем ее очень не хватало. Все эти годы. Понимаете? Сейчас такое время, мобильники, цифра и прочий прогресс. Возможно, в вашем телефоне сохранились ее фотографии?

Теперь Нина поняла. И его смущение, и эту его растерянность. Он хотел знать, какой стала ее мама спустя годы, он хотел ее видеть.

– У меня есть. – Нина включила свой мобильный, вошла в галерею. Фотографий с мамой на этом телефоне было немного, но они были. И мама на этих фото была еще здоровой и полной сил. Болезнь случилась годом позже, а пока мама улыбалась ей бодрой, почти счастливой улыбкой. Улыбалась ей и Геннадию Львовичу.

Когда он взял у Нины мобильный, руки его дрожали от волнения. Наверное, у Якова бы тоже дрожали. Может быть, и у Березина. И наверняка у Лютаева… В фотографии он всматривался очень долго и очень внимательно, и выражение его лица менялось с каждой секундой. Нина никак не могла понять, что это: надежда, нетерпение, горечь или разочарование. Возможно, все разом, потому что время не щадит никого, потому что то, что случилось больше двадцати лет назад, наложило на мамино лицо невидимую печать тревоги. Теперь Нина понимала это очень хорошо. И маму она теперь тоже понимала. Их затворническая жизнь в маленьком городке, где друзей и знакомых по минимуму, и мамино нежелание вспоминать прошлое, не только свое, но и Нинино. Корни всех этих странностей росли из жаркого июльского лета, а ветви тянулись к Темной воде.

– Спасибо. – Сычев вернул ей мобильный. Лицо его сделалось бледным, словно бы он только что увидел призрака. Впрочем, возможно, так оно и случилось. Больше двадцати лет он считал, что Нинина мама мертва. И сама Нина тоже. – Мне пора. – Он отступил от стола, его правая рука снова потянулась к животу. – Я и без того злоупотребил вашим гостеприимством, пора и честь знать. Кстати… – он глянул на Нину каким-то странным, затуманенным взглядом, словно теперь уже она сама стала призраком, – в этой шали вы очень на нее похожи, просто невероятно.

Уходил он поспешно, будто боялся, что Нина попытается его задержать или задаст какой-нибудь неловкий вопрос, на который ему окажется сложно найти ответ. Странное место… Странные люди…

Нина постояла несколько мгновений в задумчивости, а потом краем глаза увидела какое-то движение. Вернее даже, тень движения. Потому что тот человек, который все это время прятался за углом ее дома, уже растворился в лесной чаще. Если это был человек… Шипичиха сказала, что днем им нечего бояться, но Нина все равно боялась. Не за себя, а за Темку, поэтому спешно увела сына с террасы и так же спешно заперла дверь на засов. До вечера оставалось совсем ничего, можно посидеть и под замком.

Телефон зазвонил вечером, Нина как раз купала Темку перед сном в ванне со львиными лапами. Наверное, поэтому она пропустила первый звонок. Но второй она услышала, как только вышла из ванной…

Сюда, в дом у Темной воды, ей никто не звонил, потому что никто не знал номера этого ее телефона. Она надеялась, что никто не знал. Выходит, зря надеялась. Когда Нина тянулась за мобильным, рука ее дрожала точно так же, как рука Сычева, когда тот разглядывал фото ее мамы. Номер, высветившийся на экране, оказался ей незнаком, но это ровным счетом ничего не значило. Позвонить мог кто угодно. Рекламные службы часто звонят на мобильные. И те, кто проводит соцопросы по телефону, тоже звонят. А еще кто-то мог просто ошибиться номером. Как бы то ни было, она не ждет звонка, а это значит, отвечать не обязательно.

Мобильный звонил долго и настойчиво, и все это время Нина, кажется, не сделала ни единого вдоха. А когда звонок оборвался, стало еще тяжелее. Потому что ничто не может сравниться со страхом ожидания. Ожидание это может свести с ума. Уже сводит…

Тишина длилась недолго, черный экран мобильного снова вспыхнул и завибрировал, сообщая о приходе эсэмэски. Нина тихо вскрикнула и едва не выронила телефон. Ее решимости не хватило на то, чтобы ответить на звонок, но едва-едва хватило на то, чтобы прочесть сообщение.

«Я иду за тобой, сука».