И Барон перечислил еще четыре так называемых «революции», которые нам навяжут извне: «политическая» — вместо «каждый за всех» будет «каждый за себя» с псевдолозунгом «патриотизм — это прибежище негодяев».

«Национальная революция» — полное отделение забот нацменьшинств от прессинга центра, то есть центральной, а значит — русской власти. И даже «сексуальная революция» — разрушение моногамных семей и патриархического уклада россиян с расширением прав сексуальных меньшинств.

— И вот, Максим, главное усилие — против молодежи. Я цитирую: «массовое производство и массовое распространение, тотально подчиняющее себе индивидуума…» С псевдолозунгом «свобода, равенство, демократия, мир». Да-да — именно «мир», Максим!

— Значит, целью всего этого будет разрушение «социалистической индивидуальности»? — спросил я у Барона.

— В самых жестоких и низменных рамках, Максим!

— Как это будет сделано, Николас?

— Комплекс акций, причем долговременных. Их всего две: наркотики и рок-музыка, что — тот же наркотик.

— Неужели удастся реализовать богопротивную идею противопоставления «культуре алкоголя» смерти подобной «культуры наркотиков»?! Это верх цинизма, Николас!

— Это цинизм, Максим, в американской красивой обертке. Они уже переболели этим, а вот вы… Вы весьма уязвимы. Иммунитета нет, а годы «железного занавеса» только разожгли любопытство русского человека.

— Знаешь, Николас, негибкость и сверхравнодушие привели к тому, что еще до начала перестройки в нашу страну хлынул поток американских маечек с их эмблемой и тому подобное.

— А что же ваш комсомол?

— Несколько лет решал, и гора родила мышь. А военные вообще отказались разрешать, чтобы флаг родов войск был на майке, как они говорили — «на пузе лохматых пацанов». И вопрос был решен, точнее — провален.

Мы снова помолчали, и я стал думать: что же случится с этими бумагами, когда я передам их моему генералу? Но сомнения сродни надежде, что не все так плохо, терзали меня, и я спросил:

— Скажи, Николас, они действительно смогут сделать это?

— Если будете пассивны, — смогут! — как отрезал, произнес Барон.

Мы удрученно молчали. Тишина в крохотном зальчике, а еще ослепительно залитая солнцем трава вокруг в парке, казалось, померкла в цвете и выглядела неестественно, как-то блекло. Глазам стало больно, и я отвел их в сумрак ресторана.

— Ты знаешь, Максим, что самое необычное в этих бумагах?

Я посмотрел на Барона, надеясь, что более тревожного он не сможет мне сообщить. Но все же кивнул.

— В преамбуле говорится, что в 50-70-х годах в западном мире бушует кризис, вызванный коммунистическим заговором как результат активных действий коммунистических агентов-организаторов «идеологической войны» с помощью «агентов влияния» и спецслужб Восточного блока и управляемого им «третьего мира».

— Ты веришь в это, Николас?