Шла седьмая неделя репетиций, все меньше времени отделяло нас от премьеры. И это чувствовалось. Я мчалась в театр как на крыльях. Меня там ждала уже не только Мадлена, но и Эльжбета. Однажды во время нашей прогулки вдоль берега Вислы я спросила ее:

– Зачем ты показала мне тогда тот фильм? Это что-то значило?

– Просто хотела показать тебе, что киноактриса из меня никакая.

– Да, но в фильме играл и Зигмунд.

– Он был лучше меня.

– Зато теперь ты лучше, это видно всем. Даже не знаю, как он справится с этой ситуацией…

Она взглянула на меня, как обычно чуть скосив глаза. По-моему, у нее было легкое косоглазие. Возможно, поэтому Яловецкий тогда сказал, что в ее лице есть что-то болезненное. Но эта деталь не портила ее, наоборот, придавала женственности и обаяния. Одна из итальянских актрис, не помню ее фамилии, тоже была чуть раскосой, а в прессе ей пели дифирамбы по поводу ее красоты. О, господи, как же ее фамилия?.. Эльжбета наверняка должна ее помнить, но нельзя же взять и спросить ее: «Как фамилия той итальянской актрисы, у которой один глаз чуть косит?»

– Справится, не волнуйся, – сказала она. – Он всегда найдет выход из положения.

В ее голосе послышались недобрые нотки.

– Ты ненавидишь его? – отважилась я спросить, полагая, что наши, превратившиеся уже в более чем тесные отношения позволяют мне задать такой вопрос.

– Может ли нравиться человек, от которого зависишь?

– Ты от него не зависишь. Это он теперь от тебя зависит. Можешь помочь ему сыграть роль, а можешь обломать весь кайф…

Она усмехнулась:

– Я слишком хорошо его знаю – в последний момент он вывернется, придумает что-нибудь и снова будет наверху…

Я покачала головой:

– Да что он может сделать? Через две недели премьера. Мадлена в твоем исполнении великолепна, а его Мольер очень неубедителен…