– В театре ведь всегда как, поначалу все софиты направлены на тебя, а потом они гаснут, один за другим, и на смену тебе приходят другие… Тебе тоже не помешало бы помнить об этом.
Я молча кивнула.
– А… твои дети? – отважилась я спросить.
– Сын за границей, учится там, с момента нашего развода вообще не дает о себе знать – обиделся на нас обоих… А с Эвой мы живем душа в душу. Собственно, она меня содержит. Эва деловая, есть в ней предпринимательская жилка, у нее своя фирма. Она владеет ей вместе со своим мужем… То, что Зигмунд ушел от нас, никак на нее не повлияло – она считает, что его присутствие в семье давно уже стало номинальным… – Эльжбета помолчала, задумавшись на секунду. – А знаешь, честно говоря, мне нужен был не столько сам Зигмунд, сколько сам факт наличия брака. Это ведь как структура, сформировавшаяся за много лет. И вдруг вся эта конструкция заваливается. И что тогда делать?
– Спасаться, – вставила я. Голова у меня слегка кружилась – я ведь практически не пью, только изредка позволяю себе бокал вина. Да и вся, прямо скажем, необычность ситуации – сидим с бывшей женой моего мужа и разговариваем о том, о чем говорить нам с ней не следует.
– За то, чтобы женщины ни днем, ни ночью не теряли бдительности! – громко изрекла Эльжбета, подняв бокал. – Помните: в любой момент ваш муж может достать с антресолей чемодан и сбежать…
Я вдруг вспомнила день, когда Зигмунд нарисовался на пороге моей однокомнатной квартиры с чемоданом в руке, и мне стало жутко неловко. Эльжбета, казалось, не замечала моего смущения.
– Бывает, и женщины уходят, – сказала я.
– Но гораздо реже. А у брошенных женщин, по сравнению с мужиками, шансов практически нет. Посмотри, что творится в нашей среде, сколько мужей поменяло своих жен на более молодых, а старые жены живут в одиночестве и одиноко стареют, потихоньку превращаясь в печальных соломенных вдов…
– Ты считаешь, что Зигмунд променял тебя на меня, – сказала я, с трудом сглотнув слюну, что обычно означало крайнюю степень волнения.
– Если бы я так думала, тебя бы здесь не было. Хотя, что скрывать, поначалу я так и считала, но потом, когда увидела тебя… – Она осеклась. А я испугалась того, что она собиралась произнести. – Ты не похожа на тех куколок из театральной школы, которые цепляются за ректора или преподавателя ради того, чтоб не потеряться на сцене или навсегда с нее не исчезнуть. Ты настоящая актриса. И сдается мне, вы с Зигмундом и вправду любите друг друга… Что, конечно, вовсе не означает, что он лучше своих знаменитых горе-приятелей…
Она подлила мне вина в бокал, а когда склонилась надо мной, я ощутила ее кислое дыхание. К горлу подступила тошнота.
– Зигмунд любит повторять, что всегда забывает о своих днях рождения, он даже вроде как пропустил свое пятидесятилетие. Но этому верить нельзя. Зигмунд до дрожи боится потерять свою мужскую силу… втихомолку-то он считает свои годы, еще как считает… Впрочем, кто не считает? Я тоже считаю… ты, может, еще нет, а я давно уже считаю…
«Но ведь это не моя вина, что вы оба стареете», – с обидой подумала я.
Неожиданно она громко расхохоталась:
– Заруби себе на носу: ежедневная партия в теннис для него важнее всего, важнее даже самой великой любви. Если бы ты поставила его перед выбором, он выбрал бы корт, а посему тебе лучше не ставить его перед выбором… – Ее лицо стало серьезным. – Но при этом ты – не его алиби и не его защита от старости. Он полюбил тебя по-настоящему… У него и раньше случались романчики. Был даже случай, когда он ездил в Краков к одной актрисе из Старого театра, все об этом знали, а меня это не волновало. Я жила сама по себе, вне нашего театрального сборища сплетников… я даже рада тому, что он с тобой и что вы поженились… это выглядит как-то благороднее… И ты… только не обижайся… ты для него не просто тело, и это меня примиряет с ним… оправдывает в моих глазах…
– Для нас троих, – тихо начала я, – самое важное в жизни – театр…
– Сказала Арманда Мадлене, – закончила она с легкой гримасой. Кажется, она была уже в хорошем подпитии.
– Прекрасной Мадлене! Потрясающей Мадлене!
– И жутко испуганной.