После этих событий моя сердечная, веселая, стойкая мама начала превращаться в тень самой себя. Она могла съедать порцию только размером с собственный кулак и с каждым днем худела и слабела. Я с трудом узнавала в ней женщину, которая была рядом со мной всю мою жизнь. А потом у нее действительно нашли рак, лимфому, и ситуацию усугубили курсы химиотерапии. По мере того, как ее тело слабело, деменция стала забирать у нас остатки личности той женщины, которую мы знали.

Ее последние дни наступили в 2008 году, когда я была в избирательном туре. Я ехала выступать на мероприятии, потом возвращалась домой спать, вставала рано и ехала в Уиллоу-Гроув, чтобы увидеть маму. Я оставалась на пару часов или на пару дней, а потом снова пускалась в путь. Я постоянно беспокоилась о ней: произнося речи в Айове и пожимая руки многочисленным избирателям на Среднем Западе, – и звонила каждый раз, когда появлялась такая возможность.

Теперь я играла роль родителя, постоянно заботясь о том, надела ли она сегодня теплые носки? Приходила ли медсестра? Удобно ли ей?

Очень страшно наблюдать, как кто-то, кого ты любишь, утрачивает самостоятельность. Мы с Джо всегда знали, что, когда наши родители состарятся, им нужно будет находиться с нами. И было здорово, когда нам удавалось это организовать. Мы специально строили дом в Уилмингтоне с большой спальней на первом этаже – достаточно большой, чтобы в ней поместилась больничная кровать. Какое-то время в ней жил папа Джо, а потом, после его смерти в 2002‐м, мы продали дом Ма-Ма и вложили деньги в перестройку гаража в жилой флигель.

В конце жизни папы наш дом превратился в нечто вроде хосписа. В течение семи месяцев мы ухаживали и присматривали за ним, и в любое время дня к нам приходили как члены семьи, так и медицинские работники. Работы было много, но я видела, как мои родители ухаживали за бабушками и дедушками, и знала, что теперь это моя обязанность. Семья заботится о семье. И в этом была своя радость.

В канун Рождества, которое папа провел с нами, его состояние было достаточно стабильно, но поехать в церковь на службу он не мог, поэтому два человека остались дома с ним, а остальные отправились в храм. Доктора говорили, что ему нельзя пить, но он всегда был не прочь пропустить стаканчик хорошего вина. Зная, как мало ему осталось, мы не отказывали ему в этом скромном удовольствии. Я открыла бутылку, и мы наполнили бокалы, сидя у камина нашей маленькой рождественской компанией.

Как бы ни было трудно ухаживать за родителями, это всегда воспринималось и как благословение. Менять зонды для питания, переодевать, помогать дойти до ванной – я была рада, что такими интимными вещами могу заниматься я, а не чужой человек. Давным-давно родители любили нас, когда мы были беспомощны, а теперь мы воздавали им за их щедрость.

Но самым худшим в том, как уходила мама, была не физическая немощь. Это была потеря моего доверенного лица, моей вдохновительницы. Неважно, как часто я звонила или приезжала, я больше не могла рассказывать ей все, что хотела. Не могла смешить ее своими безумными историями о выборах. Не могла пожаловаться на какую-нибудь ерунду, которая докучала мне в этот день. Не могла получить ее совет. Я хотела делиться с ней своей жизнью, как это было всегда. Я хотела, чтобы она была ею. Но по большей части ее уже не было.

Вместо всего этого я ласково с ней говорила и целовала ее в голову. Я держала ее за руку и читала ей. И сдерживала слезы во время долгих поездок в те города, которые ждали моего визита.

Незадолго до того дня, когда умерла мама, я была в Уиллоу-Гроув, но была вынуждена вернуться в Уилмингтон, так как Бо отправлялся в Ирак. В 2003 году он вступил в ряды Национальной гвардии и, хотя он был уверен, что ему не придется воевать на Ближнем Востоке, их подразделение все же призвали. На тот момент он был генеральным прокурором штата Делавэр и, наверное, мог получить отсрочку, но даже слышать об этом не желал. Он решил ехать.

Я оказалась зажата между двумя реалиями, о которых мне не хотелось думать: потерей матери и отъездом сына на войну, – и вернулась к единственному занятию, которое помогало мне сохранять рассудок, – бегу. Я пробегала как можно больше миль каждую неделю, и при этом на фоне стресса у меня возникли проблемы с аппетитом. В результате за несколько месяцев я похудела на десять фунтов[20] – это много для меня. И хотя близкие беспокоились, да и я сама понимала, что мне нужно поддерживать силы, но я просто не могла глотать еду. Эшли начала опекать меня, пытаясь заставить есть. «Мама, – говорила она, – ты знаешь, что я всегда стараюсь быть честной с тобой. Люди боятся, что с тобой что-то не так». Мне хотелось вернуться к нормальной жизни, но у меня не получалось.

Я бегала в парке Брендиуайн, когда рядом со мной притормозила машина спецслужб. Агент опустил стекло и сказал мне: «Вашей маме стало хуже. Думаю, вам надо позвонить домой». На протяжении всех этих месяцев мужчины и женщины из спецслужб были моими ангелами-хранителями: они возили меня туда и обратно днем и ночью, изо всех сил стараясь быть добрыми и настолько незаметными, насколько это вообще возможно. Пока мы ехали в Уиллоу-Гроув, в дом моего детства, я молилась о том, чтобы мама не умерла до моего приезда.

Мы с сестрами окружили маму и пытались поддержать ее. Мы разговаривали с ней; мы рассказывали истории из нашего детства; мы смеялись и плакали. Она была окружена любовью. Мама не была в сознании в полной мере, но я верю: она знала, что мы рядом. Мы не спали ночью, мы оставались рядом с ее постелью до следующего утра, когда ее не стало. Было очень трудно отпустить ее – эмоционально, физически, духовно. Она ушла, когда все еще была нужна мне.

За одну эмоционально опустошающую неделю умерла моя мама, сын уехал на другой конец света, а муж был далеко, и ему не хватало людей для проведения кампании. Но мама всегда показывала мне, как важно быть источником силы для тех, кого ты любишь. Я спросила себя, как часто делала в сложных ситуациях: а что бы сделала она? Ответ был мне известен, и поэтому я упаковала чемодан, позвонила своей команде и продолжила предвыборный тур.

Я не сдавалась, я улыбалась на мероприятиях, но еще очень долго у меня сохранялось ощущение, что я лишилась какой-то части себя. И снова рядом со мной оказалась Ма-Ма. Она часто звонила. Она приходила навещать меня. Она давала понять, что я не одна.

Следующие несколько лет, когда мне хотелось позвонить маме и пожаловаться, поделиться радостью или похвастаться, я звонила Ма-Ма. Все секреты, которыми я могла поделиться только со своей мамой, теперь доставались ей. Она слушала, смеялась и давала мне советы. Я не знаю, понимала ли она, как много это для меня значит и как много раз она буквально спасала меня. Наверное, понимала. Ведь, помимо всего прочего, Ма-Ма знала почти все на свете.