Голос Лорен изменился.

– Прости, мама. Я была в ужасном состоянии и ничего из того, что я говорила, не имела в виду. Я ждала до сегодняшнего дня, потому что хотела извиниться лично. Мы принесли тебе цветы. Я поставила их в вазу на столе в коридоре.

– Извинения приняты, – ответила Рут, но, стараясь сдерживать гнев, сжала руку в кулак так сильно, что костяшки пальцев побелели. Лорен сожалеет недостаточно. – Мне пора, но я дам тебе знать, когда буду дома, хорошо?

Рут бросила телефон обратно Шейле.

– Она говорит со мной так, словно я непослушная школьница, которая хочет навредить своему ребенку…

– Она не это имеет в виду, нужно делать скидку.

– …а для меня нет ничего важнее его. Так и должно быть, потому что он полностью зависит от меня.

– Лорен тоже зависит от тебя, и мне кажется, что в данный момент она очень уязвима, – заметила Шейла. – Может, ей тоже нужно немного заботы?

– Меня на всех не хватит, – возразила Рут. – Она взрослая, а он еще нерожденный ребенок. Я должна расставить приоритеты.

Воскресным утром они устроили пикник на пляже Марасион. Повсюду сияли огромные лужи, в которых отражалось бледно-голубое небо; Рут плавала в огромном купальнике для беременных, который она купила по этому случаю, потом искала ракушки и капсулы ската, которые называют кошельками русалок, – в детстве она проводила целые часы за этим занятием. Пока Шейла плавала, Рут сидела на берегу, зачерпывала пригоршни сухого песка и медленно пропускала поток песчинок сквозь пальцы, наблюдая за молодыми семьями в нескольких футах от нее. Женщины лежали дружными стайками, загорали, болтали и смеялись, а дети строили с отцами замки из песка или бегали к волнам с рыболовными сетями. Одна женщина собралась уезжать.

– Нам пора, – сказала она дочери, – иначе Джек будет ждать у Гарри и гадать, куда мы пропали, правда?

На девочке лет трех были только трусы. К ней подошла мама с футболкой и юбкой. Малышка схватила их.

– Я сама!

Девочка подошла к песчаной полянке возле Рут и начала медленно и неумело одеваться. Она натянула футболку через голову, обнаружила, что надела ее не той стороной, стянула ее и начала все сначала. Прежде чем надеть юбку, она наклонилась, чтобы сорвать с нее крошечные комочки засохших водорослей. Мать стояла на расстоянии, реагируя на слова ребенка, но не вмешивалась, позволяя ей делать все самостоятельно и в своем темпе.

Рут вспомнила, как она обращалась с Лорен и Алекс, когда они были в том же возрасте: из-за ужасной нетерпеливости и желания все делать эффективно она бы сама одела дочку – задача всегда важнее ребенка. Каждая отстаивала бы свою волю, потом началась бы истерика, слезы и жгучее чувство гнева и вины, плачущего ребенка пришлось бы уносить с пляжа, хороня воспоминания об этом дне. Мать посадила девочку в коляску. Малышка выудила из кармана маленькие камешки, раскрыла ладонь и показала маме: они улыбнулись друг другу.

“Если бы у меня была возможность, как бы я поступила сейчас?” – подумала Рут. Она задавалась вопросом, каково было бы вынашивать ребенка здесь, вдали от шума и грязи Лондона. Она не готова примерить на себя образ бабушки, похожей на жадную чайку, которая будет парить над жизнью Лорен в ожидании лакомых кусочков, например, получить разрешение посидеть с мальчиком, которого она носила, хотя бы пару часов. Вот бы еще раз стать матерью, чтобы использовать новые знания, исправить ошибки прошлого. Хотя бы в этот раз все сделать так, как надо.

В тот вечер погода испортилась, и, когда они ехали домой в плотном транспортном потоке под проливным дождем, их машина казалась нитью в ткацком станке из красных, желтых, белых и оранжевых вспышек света в призме брызг из-под колес грузовиков. Черные дворники безостановочно мелькали вправо и влево. Шейла не могла говорить: она сосредоточенно приникла к лобовому стеклу, стараясь разглядеть разметку.

Рут осталась наедине со своими мыслями. Она откинула спинку сиденья, закрыла глаза и погрузилась в сон. Полдень. Она толкает коляску по закоулкам Ньюлина, к ужину куплена свежая рыба. Они возвращаются домой, проходят квартал домиков времен Эдуарда VII – жемчужину гавани, которой нужно немного внимания и заботы. Он лежит в коляске лицом к ней, как теперь возят детей, и время от времени улыбается, а она смеется. Он сидит у нее на коленях, весело посмеиваясь, она собирает сливы в ухоженном саду обнесенного оградой дома в Пензансе, который представляет собой историческое наследие эпохи Регентства. Она печет фруктовый пирог на очаровательной кухне, а он сидит в высоком детском стульчике; они обедают вместе и никуда не торопятся. Она наблюдает за ним на детской площадке возле недавно отреставрированного бывшего фермерского дома в Перранатно; перед ним открывается невероятный вид на залив Маунтс-бей, она фотографирует и мягко подбадривает, предлагая забраться повыше. Они вместе гуляют по пляжу, она учит его читать, ждет, пока он завяжет шнурки и закончит свой рассказ, он доверяет ей, она слушает. Она наблюдает за ним, пока он спит в комнате, которую она выкрасила в темно-синий цвет с серебристыми звездами, он обнимает ее и говорит, что любит ее…

Шейла резко затормозила, и Рут открыла глаза. Они все еще ехали по автомагистрали, и движение по всем трем полосам замедлилось – все объезжали аварию: столкнулись восемь или десять машин, синие вспышки сирен, как в кино, отражались в каплях дождя, темные лужи, возможно, крови, три машины скорой помощи с дверями нараспашку, мужчины в светоотражающих костюмах поднимают носилки. Следующие пять минут машины ползли, отрезвленные близостью к катастрофе и внезапным напоминанием о том, что смерть может прийти в любой момент; затем шок прошел, и все снова ускорились. Они подъезжали к Лондону через размытые фасады домов в пригородах времен межвоенного расширения – как будто едешь в рукаве старого серого свитера.

Впервые в жизни Рут не хотелось ехать домой, в Хаммерсмит. Они с малышом стали единым целым, только они вдвоем, и им не место в Лондоне, в Корнуолле им было бы гораздо лучше, там они были бы счастливее. Но она знала, что это невозможно: ее тянуло назад, к кошмарам, родам и невообразимому разрыву, который за ними последует.