– Прямо так и сказала? – озадаченно спросил Адам. – Не согласен. Я считаю себя довольно прямолинейным.

– Она рассказала мне о вазэктомии, папа. – Взгляд Лорен снова стал враждебным. – Похоже, тогда ты не был таким уж прямолинейным? По ее словам, это было предательство.

Адам встал – его лицо пылало гневом, – пошел к двери, затем повернулся, зашагал обратно к дивану и остановился, глядя на нее.

– Это мое личное дело, и она не имела права обсуждать это с тобой. – Лорен вздрогнула. Когда он снова заговорил, его голос звучал спокойно. – Поверь, о секретности и предательстве можно еще много сказать, но я не собираюсь унижать себя, рассказывая об этом тебе. Понимаешь?

Она автоматически кивнула, ничего не понимая.

Он снова сел рядом с ней:

– Мне очень жаль, что ты оказалась между двух огней, это ужасно. Прости меня! – Он обнял ее, пытаясь снова наладить связь. – Но повторяю для ясности: твоя мать ошибается насчет моего так называемого романа. – Он взволнованно посмотрел на нее. – Ты мне веришь?

Лорен снова кивнула, но только для того, чтобы его успокоить.

Рут проснулась посреди ночи, сердце бешено колотилось. Шум частого и хрипящего дыхания заполнил комнату, в темноте повисло еле заметное нечто. Ее разрезали и выпустили это. Теперь оно парило над ней – полупрозрачный скелет, похожий на головастика, с большой головой и торчащим позвоночником. Его правый глаз, закрытый веком, был обращен к ней и смотрел невидящим взглядом. Затем он двинулся, и она увидела его левую сторону: разбитый череп, раздавленные и окровавленные конечности. Неудачное существо, которое смотрит и ждет.

Рут перекатилась на бок, пытаясь скрыться от него, и почувствовала, как что-то шевелится у нее внутри. Она вздрогнула: это существо в ней. Вдруг она опомнилась и в испуге протянула руки к животу. Ребенок был все еще там – благодаря все на свете, она облегченно вздохнула.

– Все в порядке, – сказала она ему, массируя живот, чтобы успокоить и его тоже. – Все будет хорошо.

Когда дрожь утихла, она включила лампу, села и придвинулась к краю кровати, гадая, хватит ли у нее сил добраться до ванной, чтобы помочиться, но поняла, что идти все равно придется. Рут заставила себя встать, и ее взгляд случайно упал на след от картины с тупиками. Она представила, как птицы в незнакомой квартире наблюдают за Адамом и Эмили, умиротворенно спящими в обнимку. В зеркале в ванной показалось измученное лицо цвета воска. Рут выпила два стакана воды и вернулась в постель, но заснуть не получалось.

Кошмар повторялся две ночи подряд. Во второй раз ее разбудила судорога в левой ноге. Она вылезла из постели и встала, чтобы стряхнуть боль, и вдруг почувствовала присутствие плода в углу у окна. Казалось, что-то ему было нужно от нее. Защита? Извинения? Месть?

Судорога прекратилась. Рут лежала в темноте, обхватив руками живот. Привычные ночные шевеления ребенка служили утешением, своего рода контрраздражителем. Она пыталась сосредоточиться на них, но мысли безжалостно возвращались в пригородную клинику, где тридцать шесть лет назад ей сделали аборт. Оштукатуренные под камень дома, маска на лице, вспыхивающий свет, нарциссы. Что это значило? Какое место это занимало в ее жизни? Тайное событие, воспоминания о котором подавлены? Вопросы, которые не приходили ей в голову в восемнадцать, когда все казалось таким простым и ясным.

Она сжалась вокруг ребенка тугим комком, пытаясь прийти в себя, и повторяла про себя оправдания, как мантру. Неподходящее время. Не тот возраст. Не готова. Не была бы хорошей матерью. Но новые мысли хлынули в голову, как будто мембрана, разделяющая два временных отрезка, внезапно растворилась.

Это было ошибкой, учитывая то, что эмбрион и плод, как она теперь знает, – очень хрупкое существо, которое, бывает, не приживается и гибнет. Ее первый был стойким вне всяких сомнений: он выдержал все химические и физические атаки, призванные сорвать оплодотворение и имплантацию. Он был победителем, который неумолимо рос внутри нее, твердо решив появиться на свет. И тот факт, что он был ее с Адамом порождением – точно так же, как Лорен и Алекс, – теперь мучил ее. Может быть, это был мальчик, о котором она мечтала десять лет спустя. Кем он был бы сейчас, если бы родился? Мужчиной тридцати пяти лет. Старше сыновей Шейлы. Высокий и широкоплечий, он обнимал бы ее и любил беззаветной мужской любовью – не той, которой любят дочери, не такой сложной и многогранной.

Рут перевернулась на другой бок и впилась ногтями в ладони. Надо это остановить: это безумие, далекое от реальности. Она была другим человеком, в другой жизни. Адам был мальчиком, которого она едва знала. Если бы они тогда поженились, их брак был бы катастрофой. Из нее получилась бы ожесточенная, необразованная, некомпетентная мать-подросток. Но она жалела, что они не говорили об этом: о том, почему они прикипели друг к другу еще задолго до свадьбы и почему, в конце концов, эта связь разорвалась. Иногда она задавалась вопросом, действительно ли они когда-нибудь хотели быть вместе. Потому что, в каком-то смысле, поженились они по залету, ведь так? Невнятный поиск смысла, маскирующийся под выбор. Не то чтобы это уже имело значение теперь, когда Адам так решительно отказался от нее.

Рут откинула одеяло и оперлась на подушки, чтобы облегчить боль в спине. Ребенок повернулся, и его движение отдалось внутри нее конвульсией. Парадокс: она прилагала такие усилия, чтобы этот малыш устроился в ней и продолжал жить: то же тело, та же матка, тот же бескомпромиссный поворот стрелок биологических часов, но в обратном направлении – на восстановление плодовитости, а не на отказ от нее. По правде говоря, одна и та же женщина в разное время фертильной фазы своей жизни могла приветствовать свою менструальную кровь с радостью и облегчением или опасаться ее прихода, как предвестника поражения и бездетности. Свобода и самореализация означали иногда противодействие женской биологии неестественными средствами, а иногда – неестественным вмешательством.

Словно запоздало отмаливая грехи, Рут несколько дней посвящала все свое свободное время разглядыванию изображений одиннадцатинедельных эмбрионов в интернете. Она нашла шокирующие цветные фотографии, сделанные шведским фотографом в 1960-х годах, которые, по большей части, изображали жертв аборта: милейших существ с бледно-оранжевой кожей в полупрозрачных амниотических мешочках, которые смотрели в камеру, хмурились, иногда сосали пальцы. Она изучала изображения эмбрионов вроде того, который врачи поместили в нее: скопления серых клеток. Читала об акушерках и мудрых женщинах прошлого, которые веками помогали женщинам избавляться от детей или вынашивать их. Она делала разрозненные дневниковые записи о своей репродуктивной жизни с вкраплениями из истории, науки и теологии и попыталась собрать их во что-то осмысленное, но никак не могла объединить их в единое целое. По ночам она спала беспокойно, просыпалась и снова заходила в интернет, словно убийца, который возвращается на место преступления.