– Я оставлю для вас тарелки, – говорит она, и, прежде чем я успеваю ответить, Тесс открывает задние двери и тянет меня наружу.

Тут все как в Фэрхейвене. Точнее, как было в Фэрхейвене раньше. Тот же вид, тот же свет с кухни за спиной. Но ферма Миллеров по-прежнему функционирует. В стороне ждут комбайны, еще дальше высятся три силосные башни, почти игрушечные с такого расстояния. По всей видимости, бабушка разделила Фэрхейвен пополам, когда продавала эту землю Миллерам.

– Я не стану спрашивать, что случилось, – говорит Тесс, и я подпрыгиваю. – Но если хочешь рассказать, я бы послушала.

Я успела забыть, что она здесь. Стоит рядом со мной в футболке, которая наверняка принадлежит Илаю, и баскетбольных шортах, в принадлежности которых я даже не сомневаюсь. Поразительно серьезная, с красными усталыми глазами.

– У тебя все хорошо? – спрашиваю я.

Махнув рукой, она садится на крыльцо и вытягивает ноги в траву, на которой еще видны следы от газонокосилки.

– Нормально. Давай, садись. Ты же еле на ногах стоишь.

Я опускаюсь рядом, и она немедленно заполняет собой пространство между нами: изворачивается так, чтобы прислониться спиной к колонне, и, подтянув колени к груди, упирается ступнями мне в ляжку. Секунду она просто смотрит на меня, а я на нее.

Я не знаю, что это такое, что за томление у меня в груди. Я думала, что распознала его при первой нашей встрече. Истолковала его как влечение, которое я испытывала к некоторым девочкам из школы. Но это не оно. Тесс… Она меня понимает. Я не хочу быть с ней. Мне просто нужен человек, который бы меня видел. И она видит.

– Сегодня за мной приехала мама, – говорю я. Отворачиваюсь, уставившись в полдень. Так проще. – Я бросила ее в Калхуне, чтобы приехать сюда. Я не думала… не ожидала, что она приедет. Но она приехала.

– И?

– У нас не такие отношения, как у вас с мамой. То есть я, конечно, не знаю, какие у вас отношения. У всех свои тараканы, но…

– Я понимаю, – говорит она. – Не переживай.

– Она для меня весь мир, – говорю я. Я знала это и так, знала давно, но никогда еще не произносила это вслух. – Мы много лет трепали друг другу нервы, но я всегда думала, что в глубине души она тоже считает меня своим миром.

Тесс касается моего плеча. Едва ощутимо, словно она понимает, что любое другое проявление сочувствия меня отпугнет. Я поворачиваюсь к ней – она положила подбородок на колени, и ее глаза лучатся теплом. Она не допытывается – просто позволяет мне рассказать. Просто хочет знать. Это дар, о котором я никогда не умела просить.

– А сегодня, – продолжаю я, – сегодня она приехала за мной, и я подумала: наконец-то, вот оно, доказательство, которого мне не хватало.

А потом – чердак. Коробки. Платье. Да, она оставила меня. И все-таки… поездка в больницу, чувство вины, которое она прививала мне с рождения, – она так и не простила меня за то, что я вообще появилась на свет. За этот первородный грех, который мне никогда не искупить.

– Но ты с ней не уехала.

– Да. – Потому что… Я не знаю, как это сформулировать. Но все равно пытаюсь: – Дело в том, что я начала понимать гораздо больше. О ней. О том, почему она такая.

Тесс ерзает на месте.