Ежи замотал головой, отказываясь говорить.

Ноги заплетались. Дара хотела остаться одна, но ей некуда было бежать. Руки выполняли привычную работу, но глаза не видели ничего, будто туман с полей подобрался к мельнице, окружил плотным кольцом, и Дара бродила в том тумане, потеряв из виду и дом, и всех, кто был вокруг.

Пахло навозом и молоком. Она вывела корову на улицу, рукой придерживаясь за её холку. Под ладонью от каждого вдоха животного раздувалась широкая шея, а под самыми рёбрами горел исток живой и тёплый, ослепляющий. Дара не могла оторвать заворожённый взгляд от этого света и точно желая дотянуться до него, пальцами ласково провела по хребту.

Туман расступался, и Дара могла видеть всё больше, всё дальше. Огонёк в груди коровы, похожий на пламя в печи. Золотые глаза дворового духа, мигавшие из тёмного хлева. В травах у забора шустрых анчуток, разлетавшихся в стороны от жадных кур. И у них, безмозглых наседок, тоже горели огоньки. Живые, такие живые.

Дара отпустила корову, огляделась вокруг себя. Вдали на заливных полях переливался огонь там, где гуляли духи, а река сверкала, точно на дно рассыпали золотые монеты.

Заклятия Тавруя отняли у Дары не только её силу, но и целый мир. Никогда она не чувствовала себя такой живой. Она точно была слепой всю жизнь и наконец прозрела.

Ежи поднялся на ноги и побрёл к избе. За ним волоклась тусклая золотая нить, и Даре из чистого любопытства захотелось схватить её.

Что-то дёрнуло за подол. У ног девушки сидел дворовой. Он помотал головой, останавливая её.

– Что это?

Дух коснулся груди и отступил в тень хлева.

Ежи скрылся в избе, за ним ушёл Старый Барсук.

Дара осталась одна. Она решила, что для всех было бы лучше не видеть её целый день, и вывела корову на дорогу, которая вела к лугам, невольно посмотрела назад, туда, где стоял Великий лес.

Ничего не изменилось. Он не мог помнить Дару, не мог её ждать.

На ночь мачеха затворила ставни, при этом хлопнула ими так громко, что Веся вздрогнула. Дара даже головы не повернула. Когда Ждана пребывала в дурном настроении, то всё делала резко. Наверное, оттого и хлеб у неё всегда выходил пышный, с такой силой она месила его крепкими руками. Дара хорошо помнила, как больно эти руки могли ударить, хотя Ждана её не трогала с тех пор, как потеряла первого сына. Мачеха боялась. Несмотря на заклятие Тавруя, она всё равно опасалась падчерицы не меньше, чем тварей из Великого леса.

Поэтому мачеха заперла ставни. Поэтому в избе за весь вечер никто не произнёс ни слова. Веся пыталась вышивать, пока ещё было светло, исколола все пальцы и только сильнее расплакалась. Ждана поставила кашу на стол, но никто к ней не притронулся. Она тоже не стала есть и убрала горшок обратно в печь.

А Старый Барсук весь вечер просидел на завалинке. Запели сверчки, на небе показался месяц, а он всё не возвращался. Дара не выдержала и вышла из дома.

– Дед, пойдём спать. Поздно уже.

Он смотрел не отрываясь куда-то вдаль, и седые ресницы его подрагивали, когда он быстро моргал слезящимися глазами. Барсук сидел на своём излюбленном местечке, как делал всегда на протяжении долгих лет. Но только теперь Дара поняла почему. Он садился так, чтобы видно было Великий лес. Он ждал. Все эти зимы, с тех самых пор, как чародейка принесла из владений лешего его внучку.

Туман снова собрался на опушке и на берегу Звени. Он густел, пока садилось солнце, расползался по полям и оврагам, подбирался всё ближе к мельнице.

– Дед, пошли, – жалобнее попросила Дара.