Прошли не менее двух минут, прежде чем Фредрик смог снова настроиться на правильное восприятие «космического храпа». И, правда, им никогда прежде не удалось поймать столь мощный сигнал, почти лишённый помех. Точнее, несколько сигналов, причудливо накладывающийся один на другой. Шум не то ветра, не то далёких волн, какой-то грохот, похожий на взрывы и хруст совсем уж не понятно чего. К ним добавился свист, в котором главный инженер смог опознать довольно приятную мелодию. Капитан хватался за эти звуки по одному, словно по очереди заглядывал в разные места книги, ища нужную сцену. Не то, не то… Даже песенка была ему не знакома, а остальное вовсе не рождало никакого отклика. Но когда Фредрик собирался отдать приказ, чтобы Густас вырубал этот бесполезный гомон, в УЗЭ-отсек ворвался человеческий голос.

— Слышишь? — шёпотом, словно боялся, что невидимка может в любой момент замолчать, вместо этого спросил он инженера. Тот кивнул, сразу поняв, что имеет в виду командир. Сложно было не услышать такое. — Можешь отфильтровать это?

— Постараюсь, — одними губами прошептал Леон и принялся сноровисто бегать пальцами по своим дорогим кнопочкам.

Его движения были быстры и отточены, но Фредрик заметил, как часто-часто сглатывает инженер. В УЗЭ-отсеке на несколько секунд повисла тишина, а потом с удвоенной громкостью раздались какие-то восклицания. Наречие незнакомца было слишком древним, чтобы разобрать все слова, но кое-что Леон понял: «Не надо было… не надо…» — прерываемые сиплым кашлем. Как если бы у говорившего была последняя стадия болезни лёгких. Так, во всяком случае, подумал Густас. И только капитан знал правду. Знал, что дело не в какой-нибудь микроскопической заразе, а в торчащем из груди клинке. Знал, что невидимка вот-вот замолчит, но тот отчего-то продолжал повторять: «Прости меня… Спасайся».

— Выключи. Выключи, немедленно! — От резкого вскрика Густас подскочил на месте и дёрнул регулировку громкости, выводя ту на максимум. Потом тут же исправился, навсегда заглушая просьбы умирающего.

— Мне записать? — всё же осмелился спросить он, но ответа не получил.

Лайтнед арбалетным болтом вылетел из УЗЭ-отсека, перевернув стул и чуть не запнувшись о лежащий на полу кабель. Инженер никогда не видел у своего начальника такого выражения на лице: смесь животного ужаса и… вины?

Кое-как устранив учинённый им беспорядок, Густас подошёл к небольшому шкафчику. Внутри, на обитых мягкой тканью поддонах покоились, похожие на драгоценные камни, полимерные кристаллы для записи. Один такой кристалл стоил примерно столько же, сколько небольшой дом с участком, а потому ключи от шкафчика были только у трёх человек на «Элоизе»: профессора Юсфена, Лайтнеда и самого главного инженера.

Каждый кристалл был размером не больше глазного яблока человека. Гладкая поверхность со множеством граней ярко сверкала в свете ламп, но внутри словно заточили разноцветный туман. Каждый кусочек полимера мог хранить до нескольких тысяч инфометров — особых единиц информации. Вся она была записана с помощью последовательности различных соединений живника и песочника. И хотя давно появились приборы, способные как записывать, так и воспроизводить различные визуальные образы, в основном кристаллы использовали для улавливания звуковых волн. Пока устройство было чистым, «туман» внутри него распределялся равномерно. Но по мере того, как всё большее количество информации будет закодировано, начнёт проглядывать определённый рисунок из тонких-тонких серебристых ниточек. Никто не мог до сих пор сказать, по какому принципу тот выстраивается. То ли дело в частоте захватываемого сигнала, то ли в определённых амплитудных колебаниях самих записываемых звуков, но, так или иначе, а узор никогда не повторялся.

Густас осторожно вынул ближайший к себе чистый кристалл. Для этого пришлось надеть перчатки. Любое загрязнение или царапина могли не только испортить запись, но и сделать кристалл совершенно непригодным для оной. Теперь инженеру предстояло опустить устройство в специальный ящичек, залитый прозрачной вязкой жидкостью и подсоединить несколько проводов.

Поистине великое открытие человечества — электричество! Где бы они сейчас были, если бы полтора века назад Перл Даурсен не решился сунуть две металлические пластинки в солёную воду? Если бы его ученик с глупой фамилией Инсвед, что переводилась не иначе как «бездельник», не отринул наследие своих ленивых предков и не посвятил тридцать лет жизни, экспериментируя с различными проводниками и катушками? Сложно представить, но люди в ту пору верили, что электричество — это дар злых духов, что это какая-то магия. Но вот они летят в бесконечном ледяном пространстве, Элпис осталась далеко позади, а всё благодаря так называемым «шарлатанским трюкам» и «дедушкиным преданьям».

Прогресс не стоял на месте. Прогресс, как тринадцатилетний подросток, рос с невероятной быстротой, так что бедные родители едва успевали расшивать манжеты и подола его детского костюма. Учёные мужи сами не поспевали за всеми открытиями, пытаясь сосредоточить своё внимание лишь на определённых, узко ограниченных областях.

Прикрыв ящик стеклянной крышкой, Леон пустил внутрь ток. Жидкость помутнела, словно мгновенно закипевшая вода. Главное не торопиться и не записать ничего лишнего. К счастью для инженера, помех стало намного меньше, а голос в наушниках только креп. Беспомощное «спасайся…» смолкло и повторилось опять. Снова и снова, по кругу, пока какая-то женщина ясно и чётко не заорала: «Будь ты проклят!» — И как прежде, гневный вопль повторился несколько раз, пока не сменился уже знакомыми булькающими мольбами.

Эхо было похоже на глупого попугая, выучившего определённый набор фраз, но выдающих их без понимания, в совершенно произвольном порядке. Иногда в эфире вовсе попадалась полнейшая тарабарщина, которую приходилось дешифровать вручную, составляя предложения из отдельных звукосочетаний. Но на кристаллы все записывалось именно в таком виде, в каком попадало в эхо-ловушки. Потому Густас не прекратил своё занятие, терпеливо дожидаясь, пока «Элоиза» пройдёт зону устойчивости.

От центра излучения звук расходился во все стороны, постепенно затухая. Обычно они проходили по самому краешку, лишь захватывая отголосок сигнала, но теперь подошли так близко к источнику голоса, что тот накрывал цеппелин непрерывными волнами. Увы, определить местонахождение самого источника пока не удавалось. В этом-то и состояла главная проблема. Если человеку космос казался немым, то для приборов он болтал, не переставая. Эн-волны были лишь частью общего «разговора». Всё было пронизано невидимыми глазом лучами, частицами, а Эхо дополнялось неслышным для уха хором. Они мешали, сбивали с курса, да и сам источник перемещался. И экипажу «Элоизы» ничего не оставалось, как слепо блуждать, надеясь на то, что сигнал усилится, а не зачахнет или, вовсе, резко не пропадёт. Словно древние мореплаватели, потерявшиеся во время бури посреди океана и надеющиеся, что ночью облака, наконец, разойдутся и им удастся найти Огненную Длань — самый яркий ориентир небосклона.

Не в характере главного инженера было влезать в чужие дела. Но сегодняшняя реакция начальника его порядком удивила. Лайтнед считался человеком сдержанным, даже немного отстранённым. Он редко повышал голос, и Густас мог руку дать на отсечение, что до него никто прежде не слышал капитанского крика. В то же время командующий «Элоизой» был фигурой во всех смыслах загадочной. О нём ходило множество слухов, один другого абсурднее. Кто-то говорил, что Лайтнед происходит из богатой семьи крупных землевладельцев, другие утверждали, будто он вовсе имеет дворянские корни. До того, как стать военным, Фредрик писал музыку, преподавал в частной школе, работал в приюте для сирот — все версии были одинаково романтичны и совершенно ничем не подтверждались, точно так же, как и не имели документальных опровержений. Порой слухи противоречили друг другу, но один из них повторялся чаще других и никогда не менялся. Согласно ему, двадцать лет назад Фредрик Лайтнед неожиданно бросил свой дом, родных и поступил в королевский институт воздухоплавания — заведение вовсе не престижное и никак не подходящее для обучения юноши благородных кровей. Не то, чтобы капитана не спрашивали о его прошлом. Но на все вопросы экипажа тот отвечал слишком расплывчато, а трактовать: «В моей жизни не было ничего примечательного», — можно было по-разному.

— И всё-таки было, — пробормотал под нос главный инженер. Он всё ещё видел перед собой расширенные от ужаса светло-серые глаза, а возглас начальника звучал едва ли не громче орущего в наушниках Эха.

— Что тут у тебя? — вопрос подошедшего со спины старика, заставил Густаса подскочить на месте.

— Профессор, — стараясь не заикаться, повернулся тот. — Кажется, мы что-то обнаружили. Только я не уверен, стоит ли нам продолжать охоту.