От этого глупого поступка его удерживало только то обстоятельство, что иллюминаторы попросту не открывались. Да и разбей Фредрик толстенное стекло, ему бы не удалось осуществить свой план. При малейшем намёке на разгерметизацию срабатывали защитные щиты. Насколько быстро это происходило, Лайтнед смог убедиться пару месяцев назад.

Из зеркала, висящего над умывальником, на него взирало усталое лицо со следами от подушки на левой щеке. Длинные пряди невыразительного блекло-русого цвета занавесили правую. Глаза такого же непримечательного цвета пасмурного неба, прямой нос да подбородок с ямочкой. Ни красавец, ни урод. Обыкновенный мужчина сорока с небольшим лет. Так и не вытертая вода стекала в чашу умывальника, пока он вглядывался в своё отражение. Собственный облик приводил Фредрика в замешательство, заставляя вот так каждое утро торчать у зеркала по несколько долгих минут. Лайтнед будто пытался вспомнить, как выглядел раньше, потом неизменно тряс головой и отходил подальше от умывальника.

— Уходи, — прошептал капитан незнакомцу в зеркале. — Уходи. Ты — не я, и мне никогда не стать тобой.

Потом прикрыл глаза, почти прижав голову к зеркальной поверхности и резко выдохнув, повернулся. Будь его воля, он бы запретил все зеркала. Но её едва хватало лишь на то, чтобы удерживать относительный порядок на цеппелине. Да и то, чем дальше «Элоиза» удалялась от родной планеты, тем сложнее это давалось Фредрику. То тут, то там возникали склоки; то там, то тут что-то шло не по плану. И всё чаще капитан слышал разговоры о том, что они ничего уже не найдут, и если Лайтнед ещё сохранил остатки разума, он обязан отдать приказ о возвращении домой.

Накинув поверх просторной рубашки мундир — синий и густо расшитый золотыми нитями, Фредрик присел за стол. На столешнице в несколько слоёв лежали разнообразные карты. Самая большая из них свешивалась почти до пола. Незнакомому с воздухоплаванием человеку от этих разрисованных кусков пергамента толку было немного. Но там, где обыватель видел одни цветные пятна да цифры, Лайтнед представлял себе настоящие туманности и звёздные системы. Эта экспедиция была уже четвертой на счету Фредрика и самой продолжительной из них. Одиннадцать лет он скитался по Небесному миру, и не осталось ни одного уголка, куда бы ни залетал его цеппелин. Конечно, в пределах, который позволяли исследовательские корабли третьего поколения. Пока Лайтнед и его команда ловили далёкие сигналы, на Элпис уже смастерили судно получше, в этом капитан не сомневался. Но своё нынешнее обиталище он бы не променял и на самое мощное транспортное средство.

Если люди перестали волновать Фредрика относительно недавно, то ценность некоторых вещей он понял уже давно. Как и познал преданность к ним. Первый раз увидев корабль, ещё стоящий на специальных стропилах на верфи, Лайтнед почувствовал нечто, что можно было сравнить с любовью с первого взгляда. Узнавание, единение. Словно эта громадина, как и он сам, лишь притворялась чем-то другим, на самом деле являясь лёгким и быстрым бригом. И, правда, под тоннами металла и древесины скрывалась душа настоящей покорительницы космоса.

Хотя на земле, скованная множеством креплений и опутанная лигами проводов, «Элоиза» больше напоминала мифического зверя гиппопотама, застрявшего в рыбацкой сети. Фредрику пришлось до предела задрать голову, чтобы увидеть верхние уровни технического отсека. Сигарообразный купол из прочной стали сверкал в свете Глаза Птицы, не давая, как следует, рассмотреть цеппелин. Под ним, как детские ступни, прилепленные к ногам взрослого, лепились жилые отсеки. Их условно называли гондолой, хотя Лайтнеду многоярусная конструкция больше напоминала осиное гнездо. Сходство усиливали ползающие по поверхности корабля рабочие. Они что-то завинчивали, заколачивали и приваривали, так что шум стоял невообразимый. И сквозь все эти звуки до Лайтнеда долетали вскрики главного инженера верфи:

— Осталось совсем немного. По сути, это уже наведение марафета. К тридцатому числу всё будет готово, не сомневайтесь.

Фредрик и не сомневался. Он смотрел на судно, не отрывая глаз, пытаясь одним взглядом объять его целиком. Но это было невозможно: почти шестьсот локтей[1] в длину и сто в высоту, цеппелин был устрашающе велик и казался таким же неповоротливым. Через неделю они снова встретились: Лайтнед и корабль, уже окрашенный в ровный серый цвет и подготовленный к взлёту. Но мнение капитана ничуть не поменялось. Он по-прежнему видел на месте монстра прекрасную быстрокрылую чайку. Видел изящный нос и паруса, видел мачты и реи.

И не раздумывая, черкнул в специальном документе название — «Элоиза». Главный инженер покачал головой. Как-то не принято было называть исследовательское судно женским именем. Всё чаще их нарекали безликими сочетаниями, вроде «Дикий вепрь» или «Звёздный странник», а то и вовсе оставляли рабочую аббревиатуру с номером. Традиция придумывать капитанам названия для своих кораблей корнями уходила в древние времена, когда существовали только морские их разновидности. Но если раньше в это вкладывали особый смысл, веря, что правильное имя — залог удачного похода, то теперь осталась лишь пустая дань прошлому. Для всех, но не для Лайтнеда. Он искренне верил, что теперь неразрывно связан с цеппелином, что дав ему название, определил свою судьбу на ближайшие годы.

Что ж. Его чаяния пока оправдывались. «Элоиза» беспрекословно слушалась Фредрика. Выглядящая нелепо на земле, в безвоздушном пространстве она показала всю свою мощь и небывалую манёвренность. И хотя воздушный фильтр уже плохо справлялся с нагрузкой, а системный анализатор периодически оповещал об ошибках то одного устройства, то другого, в общем и целом, держалась молодцом. За два года Лайтнед ещё крепче полюбил цеппелин, переживая любые неполадки, как собственную болезнь. А потому запашок не стиранных носков скорее не раздражал мужчину, а заставлял его грустить. Запас прочности таких вот исследовательских судов относительно небольшой: всего десять-пятнадцать лет. Это при условии, что через каждые год-два их пригоняют на завод и проводят полный ремонт всех систем. Команде же «Элоизы» приходилось справляться со всеми поломками своими силами, а потому некоторые начали бояться, что просто не дотянут до порта приписки. В лучшем случае — застрянут на орбите какой-нибудь безлюдной планетки. В худшем — двигатели могли окончательно отказать, и тогда корабль навсегда завис бы посреди открытого космоса.

Капитан знал об опасениях остальных членов экипажа. Знал, что за спиной его называют ненормальным. Но отступить уже не мог. Вряд ли кто-то позволит ему возглавить пятую экспедицию. Да и не выдержал бы Лайтнед нового ожидания на Элпис. Пока они двигались, хоть куда-то, но двигались, оставалась надежда. Стоит оказаться на планете, как Фредрик снова почувствует себя прикованным к её поверхности, почувствует безысходность и отчаянье. Они-то и гнали мужчину всё дальше и дальше. А кошмары не давали хоть на день забыть о действительной цели этого путешествия.

Было всего четыре утра по корабельному времени. Дежурный не зажёг ещё дневные светильники, и каюту капитана освещала лишь одна одинокая лампа. В жёлтый круг света попала чернильница и небольшой секретер, в котором хранились личные документы Лайтнеда и его главное сокровище — серебряный компас. Совсем небольшой, меньше четверти ладони и такой старый, что металл потускнел, а узор на крышке и, вовсе, стал черным. Кое-где виднелись царапины и даже одна небольшая вмятина. То были немые свидетельства богатой на события истории компаса и его владельца.

Как всегда перед тем, как откинуть крышку, капитан несколько секунд пристально смотрел на эти отметины. Словно надеялся узреть письмена, вдруг проявившиеся на потускневшей поверхности. Но ни тайных посланий, ни каких-либо ответов не находилось. Всё то же искусно отчеканенное переплетение листвы да старинный герб посредине.

Мало нашлось бы специалистов, знающих, чей он или какому государству принадлежал. Род, владеющий гербом, давно угас, а столица той страны сменила название. Да и само изображение птицы с длинным хвостом и короной на голове наполовину стёрлось от бесконечных прикосновений и попыток хоть как-то отчистить компас. Когти и клюв её затупились. Часть самоцветных камешков, разбросанных по завиткам перьев, отскочила, оставив после себя рубцы.

Лайтнед задержал свой взгляд на них, нежно пробежал пальцами по тонкой кромке листвы, и, наконец, открыл компас. Тот час стрелка, до того покоящаяся, начала бешено вращаться по кругу. От севера к югу и обратно. Уже несколько месяцев капитан наблюдал подобное, и каждый раз, стоило стрелке на долю секунды замереть на месте, сердце Фредрика останавливалось вместе с ней. Но, как и день, и два дня назад, то была лишь задержка, лишь отсрочка его приговора. И снова указатель спешил пронестись по кругу, а сердце болезненно сжималось в груди.

— Скажи, милая, неужели мои поиски напрасны? — пробормотал мужчина, закрыв глаза. Перед ними плясали то ли пятна, то ли цветные вспышки раскалённого газа.

Успокоиться. Откинуться на спинку неудобного казённого стула. Налить из высокого графина воды и неспешно, глоток за глотком, выпить целый стакан до дна.

Когда-то он любил пировать. Любил безудержное веселье и мог не просыхать неделями. Но тогда ему было с кем веселиться, и было что праздновать. С той поры всё вино стало отдавать для Фредрика горечью, а вместо приятного шума в ушах слышаться утробный рёв страшного зверя. Только вода могла освежить его. Лучше всего чистая и холодная, а не стоящая уже целую неделю, так что стенки кувшина стали осклизлыми.

— Что за мерзость?! — выплёвывая первый же глоток обратно в стакан, ругнулся Лайтнед. Вот и новый признак грядущего бунта, говорящий о настроениях экипажа даже больше, чем сухие записи в судовом журнале или перешёптывания за капитанской спиной.