– Нет. Мне кажется, я даже не узнавала их, они были ни при чем, просто попались под руку. Но стрелял в них кто-то другой, не я, просто я как бы видела мир его глазами. Как будто такая виртуальная реальность, что ли.
– Прошлая реальность, – негромко произносит Герцен, глядя куда-то в сторону.
Мне кажется, за пределами экрана есть кто-то еще, но через секунду ее взгляд возвращается ко мне.
– Ты не могла где-нибудь видеть подобное, например в фильме, а потом просто вспомнить?
– Это не было похоже на фильм, доктор Герцен. Это был именно взгляд от первого лица. Что-то не так?
Картинка на экране едва заметно дергается из стороны в сторону – ее рука дрожит. Что могло испугать мою наставницу? Ведь она уже много лет работает с бездушными существами, способными на что угодно. Потом она говорит:
– Я не знаю, Сэйнн. Мне нужно кое-что проверить, но, возможно, это просто образы, которые ничего не значат. Такое бывает у многих людей, и жуткие картины, которые они видят, не всегда означают что-то буквальное, а иногда означают противоположное. В психологии есть классический пример: одна женщина готовила обед, а рядом в кроватке спал ее новорожденный ребенок. На столе лежал нож, и женщина вдруг представила, как она берет его и закалывает им ребенка. Она очень испугалась, стала считать себя ужасной матерью и сумасшедшей, но на самом деле тут нет ничего ненормального. Ее мозг распознал нож – острый предмет, оружие – как опасность для ребенка и просто довел эту связь до абсурда, ведь больше всего на свете женщина хотела защитить своего малыша. И таких примеров много. Возможно, твое подсознание, которое знает о твоей темной стороне, хотело защитить окружающих от нее и поэтому нарисовало тебе такую сцену.
Она говорит, как всегда, убедительно, спокойным, доброжелательным тоном, но как-то слишком уж много и подробно. И она так быстро ухватилась за нужное объяснение, мне это не нравится.
– А все эти штуки на полках… Кажется, на них были разные божества и сцены из мифов. Их мне тоже воображение нарисовало?
Снова что-то мелькает в ее взгляде – какое-то тревожное узнавание, но тут же исчезает.
– Наш мозг – мастер делать ужасы правдоподобными, – говорит она. – Я думаю, тебе нужно просто хорошо отдохнуть, Ритуал – это всегда стресс. Если ты почувствуешь себя плохо или даже просто захочешь с кем-то поговорить, сразу же напиши мне. Но я уверена, все будет в порядке. Тебе нечего бояться.
Я сдерживаю усмешку. Мы обе знаем, что, если эликсир перестанет действовать, бояться буду не я, а все вокруг. Потом мы прощаемся, и я иду проверить, жив ли все-таки Карел – тишина в ванной настораживает. Я уже представляю, как предъявлю полиции труп моего парня, но оказывается, что Карел всего лишь разбил маленькое зеркало, которое плохо держалось на шарнире, поэтому соскочило и упало на пол. Мы шутим насчет семи лет неудач, убираем осколки, потом ужинаем в пиццерии через дорогу и Карел уезжает в аэропорт.
Глубоко за полночь, уже засыпая одна на широкой кровати, я вспоминаю фразу из какой-то статьи о неочевидных признаках разных эмоций – в свое время я прочла тонну таких материалов, когда училась распознавать человеческие чувства. В статье говорилось, что если человек отвечает на вопрос слишком быстро и слишком подробно, то это может означать две вещи: либо он настолько недалек, что зациклен на одной версии и даже не допускает другого ответа, либо же он врет. А моего ментора вряд ли бы кто-то назвал недалекой.
Утром моросит дождь, но я все равно натягиваю легинсы, легкую куртку и беговые кроссовки, беру айрподы и выхожу на улицу.
В Амстердаме хорошо бегать под какую-нибудь веселую чушь вроде Twenty One Pilots. Но Рим (город – тысячелетняя развалина, город – Вавилонская башня) требует чего-то проверенного временем. Классическую музыку я терпеть не могу, я под нее скорее усну, чем начну бегать, поэтому тут у меня всегда наготове The Rolling Stones.
На самом деле я не люблю музыку. Точнее, мне нравится то, как она бодрит и задает ритм, но мне никогда не понять, почему люди плачут под какую-нибудь песню или на концертах падают в обморок от избытка чувств. Но у музыки есть одно важное свойство – если включить ее достаточно громко, перестаешь слышать людей. Это меня устраивает.
Подошвы кроссовок пружинят об асфальт, ветер дует в лицо, я глотаю прохладный утренний воздух вместе с каплями дождя – он пахнет городом и морем одновременно. Как будто я на палубе огромного лайнера посреди океана. У людей существует вокруг бега целая философия – о том, как он успокаивает, помогает бороться с депрессией и вырабатывать гормон счастья. Наверное, у дискордов нет этого гормона – «счастье» для меня просто слово. Для меня бег – это фильтр-«размытие» для реальности. Когда я бегу, мир вокруг теряет четкость, а когда я его не вижу в деталях, он не так сильно меня бесит и мне не хочется стереть его с лица земли.
Я останавливаюсь у светофора, продолжая бежать на месте. Рядом со мной нервно топчется под прозрачным зонтом низкий толстяк в сером деловом костюме, глаза-щелочки зыркают то на тяжелые наручные часы, то на светофор, как будто гипнотизируют его. По другую сторону от меня девушка в длинном черном платье и хиджабе поправляет на изящном плече цепочку сумки Chanel. Я замираю на секунду, делаю глубокий вдох. В пропитанном дождем воздухе – сладкие нотки сдобы. Ух, сейчас сделаю еще круг, а потом зайду в булочную за кофе и рожками с абрикосовым повидлом…
Со своего места мне видно угол старинного дома. На первом этаже – кафе с огромными, почти во всю стену, окнами, карнизы украшены замысловатой лепниной, местами потрескавшейся. Зеленый свет долго не загорается, поэтому я успеваю рассмотреть край черной с золотом вывески над входом в кафе – «Эрис». Толстяк отрывает взгляд от часов и с опаской смотрит на меня, когда я начинаю смеяться, но это только веселит меня еще больше. Интересно, кому пришло в голову так назвать место отдыха и приятных встреч? Эрис – греческое имя Дискордии. Такое название больше подходит для бара в ковбойском стиле, где принято бить кулаком по столу и открывать дверь с ноги. Впрочем, раньше мне уже встречались оздоровительный центр «Плутон» (римский бог царства мертвых, соответствует греческому Аиду), садовые поливалки «Вулкан» (бог небесного огня и засухи) и шоколад «Помпей» (со вкусом пепла, видимо). Нейминг – он такой. Всем хочется быть оригинальными.
Я еще размышляю о том, как древнее причудливо вплетено в канву современного мира, когда картина перед моими глазами снова меняется. Я по-прежнему смотрю в окно кафе, но не снаружи, а изнутри. Я сижу у окна и вижу эту самую улицу, залитую летним солнцем, вижу пеструю толпу у перекрестка, слышу шум машин и стрекот одинокого мотоцикла вдалеке. Передо мной на столике лежит карта на тонкой мелованной бумаге с потертыми изгибами – такую можно бесплатно получить в туристическом центре – и стоит пустая чашка эспрессо. Кофейный аромат окутывает все вокруг, сладкий и плотный, как бывает только в тех местах, где кофе пьют много и постоянно. Я встаю и делаю шаг, но не к двери, а куда-то в глубину зала, откуда слышится странно знакомый голос… Который в следующую секунду сменяется скрежетом тормозов.