— Сударь, это церковь Тринитариев или Кармелитов?

— Тринитариев, сударь, — ответил старик. — Я здесь тоже в первый раз. Причащаюсь я у Капуцинов, а воскресную проповедь хожу слушать в церковь Сен-Жак-де-ла-Бушри. Там проповедует патер Евстахий.

— Это поразительно, — сказал Тюрлюпэн, узнав, где он находится, и предался своим мыслям.

— Вы правы, это поразительно, — продолжал старик. — Доброму этому патеру скоро стукнет девяносто лет. Сорок семь лет тому назад отец повел меня в первый раз на его воскресную проповедь. Погода была снежная, и мы ехали в карете, обитой красным бархатом. Помню я все, словно это было вчера. «Патер большой шутник, — говорил мне отец, — он самым милым образом говорит людям то, что им неприятно слышать». В ту пору Евстахий еще проповедовал в церкви Сен-Блэз дез Арк.

Месса окончилась. Архиепископ, тихо произнося «Pater noster»[36], приблизился к катафалку. Два клирика с кадилом и кропильницей шли справа от него. Камер-лакей, державший мантию, вдруг опустил голову, и послышалось заглушенное всхлипывание.

Старичок, стоявший рядом с Тюрлюпэном, вздохнул.

— Да, сударь, — сказал он, — мы много потеряли. Он пользовался полным доверием у короля, был нашей защитою и надеждою. Теперь, когда его не стало, кто будет отражать удары господина кардинала? Дурные времена наступают, сударь, дурные времена для нас и для всей Франции.

Архиепископ взял кропильницу у клирика и окропил гроб трижды с правой и трижды с левой стороны. Потом стал перед распятием и громко произнес молитву: «Ne nos induces»[37].

В этот миг, в то время, как толпа клириков и певчих отошла к правой стороне алтаря, Тюрлюпэн заметил за катафалком даму в глубоком трауре, опиравшуюся на руку очень молодого человека.

Вуаль ее была наполовину откинута назад, так что он видел ее гордое, неподвижное, окаменевшее лицо. Она стояла, немного сгорбившись, но странно было то, что ее глаза устремлены были на Тюрлюпэна; казалось, будто из многих сотен людей, наполнявших церковь, она видит его одного, и Тюрлюпэн затрепетал от этого взгляда.

— Сударь, — шепнул он своему соседу, — будьте добры сказать, кто эта дама, что стоит за гробом?

— Как, сударь, неужели вы не знаете мадам де Лаван? — удивился старик. — Это герцогиня, оплакивающая своего супруга. Ее знает всякий, А юноша рядом с нею — единственный сын господина герцога и наследник его титула.

«Она узнала во мне постороннего человека, — сказал себе в смятении Тюрлюпэн. — Мое присутствие сердит ее, и она взглядом велит мне уйти. У меня и в самом деле неприглядный вид посреди всех этих знатных господ. Но разве моя вина, что меня сюда прислали? Ладно, ладно, я уже ухожу».

И медленно, шаг за шагом, он стал подвигаться к выходу.

Но подвинулся вперед не намного. Трудно было пробраться сквозь толпу. Вокруг него послышалось раздраженное перешептывание, возникло волнение. Тюрлюпэн предпочел остаться, где был.

— Уйти? Почему же? — бормотал он. — Не моя вина, что меня неправильно осведомили. А уж раз я здесь, то церковь, надо полагать, существует для всех.

Но глаза герцогини были по-прежнему прикованы к Тюрлюпэну. Его тревога возрастала. Он отворачивал голову, пытался ускользнуть от ее взгляда. Внимательно рассматривал бронзовый барельеф над входом, колонны у стен, облицованные ляпис-лазурью, мраморных ангелов в левом нефе и венчание Марии над алтарем. У мужчины, стоявшего перед ним, рукава были в пуфах из желтого китайского шелка, а сосед слева был в синей ленте ордена Святого Духа.

Все это видел Тюрлюпэн, но в то же время чувствовал, что взгляд герцогини все еще устремлен на него, что она не сводит с него глаз. Тюрлюпэн пожал плечами. Должна же она, кажется, понять, что он теперь не может выйти отсюда. Как будто это так просто! Не Святой же он Дух, черт подери, чтобы воспарить над толпой и исчезнуть!

Вдруг Тюрлюпэн ощутил легкое прикосновение. На протяжении доли секунды он видел чью-то руку, скользнувшую по его плечу. Повернув голову, он взглянул в лицо тощему пожилому человеку, который тотчас же отступил от него на шаг. И в этот миг Тюрлюпэн заметил, что у него исчезла цепочка, та цепочка, которую он носил на шее, цепочка с медальоном, где нарисованы были портреты его и хозяйки.

«Воры»! — пронеслось у него в мозгу, и он ухватил за руку этого человека, а у того выразились на лице ошеломление, беспомощность и огорчение. Он не сопротивлялся, не пытался убежать, только поднял левую руку не то просительно, не то заклинающе.