Он стоял и злобно разглядывал герб, нарисованный на дверцах одной из карет, два золотых волчка над поперечным брусом и кулак в железной перчатке. Потом он пошел обратно к площади Троицы, чтобы свернуть на другую улицу.

Он прошел по Железному переулку и по улице Николая, но когда добрался наконец до монастырской площади, то дальше опять не мог ступить ни шагу, потому что там сгрудилась многочисленная толпа, плечом к плечу, словно весь город собрался перед монастырем Тринитариев.

— Черт бы побрал этих ротозеев и бездельников! — пробурчал Тюрлюпэн. Нужно же им всем глазеть даже на похороны несчастного нищего!

И он стал проталкиваться вперед, потому что на колокольне пробило уже два часа, и он видел, что опоздает, если ему не удастся проложить себе дорогу сквозь толпу.

— Сударь! — сказал вдруг один из тех, кого Тюрлюпэн угощал пинками и толчками. — Я уже два часа стою на этом месте, которое отвоевал себе, потому что и мне ведь хочется что-нибудь увидеть. Не угодно ли вам считаться с моим правом?

Это был господин Шеврэт, портной с улицы Двенадцати Апостолов. Присмотревшись к своему притеснителю, он узнал Тюрлюпэна.

— Это вы, господин Тюрлюпэн? — сказал он. — Так вот кто долбит мне носом спину!

— Господин Шеврэт! — озадаченно воскликнул Тюрлюпэн. — Неужели вы тоже пришли на похороны?

— А то куда же? — ответил портной. — Но это перестает доставлять удовольствие. Слишком много народу.

Он достал кусок жареной рыбы из кармана и принялся за еду.

— Жареная рыба, — сказал он, — это мой завтрак, потому что сегодня постный день.

— Стало быть, и вы здесь! — проговорил Тюрлюпэн, все еще не оправившись от изумления. — Разве вы знали его?

— Знал ли? Вот так вопрос! Как же я мог его знать? А вы, господин Тюрлюпэн? Уж не приходил ли он каждый день бриться в вашу цирюльню?

— Этого еще не хватало, — проворчал Тюрлюпэн, и одна эта мысль привела его в ярость. — Ну, да уж я бы его выпроводил живо.

— Говорят, надгробную проповедь говорит сам monsieur de Paris[29], господин архиепископ, — сказал портной.

— Сам архиепископ? — воскликнул Тюрлюпэн. — Не слишком ли много чести для человека, который только то и делал, что всем протягивал свою деревянную ногу?

— Не знаю, была ли у него деревянная нога, — заметил портной, — но это возможно, потому что при Ла-Рошели он дрался за дело церкви.

— Может быть, и дрался, да верно очень давно, — сказал Тюрлюпэн, потому что, когда я встречался с ним, он производил жалкое впечатление.

И перед ним возник образ нищего, сидевшего на мосту подле ступеней, в продранной одежде, с шапкой в руке, протянутой за подаянием.

— Его сын, — вмешался в их беседу толстый человек небольшого роста, страдавший астмою, — его сын, говорят, получил известие о кончине отца, когда завтракал в саду Виньроль с мадемуазель де Сен-Люк.