Эта выходка Брокендорфа, кажется, понравилась Эглофштейну. Он захохотал, хлопая себя по бедрам, так что эхо отдавалось от сводов:
— Этот Гюнтер! Трепач! Хвастун! Я бы посмотрел на его рожу, когда пули засвищут вдруг у самого носа!
Тем временем Донон тоже поднялся по лесенке. Он «смотрел орган и попытался объяснить нам его хитроумное и странное устройство.
Тут были емкости для воздуха, свистковые и флейтоподобные трубки, вибраторы. Клавиатура, которую Донон опробовал, осторожно нажимая по одной клавише. Затем он продемонстрировал нам различные свистки: каждый из них имел особое название. Один назывался Principal, другой Bordun. Были еще Spitzgambe, инфрабас, квинтвиола, суббас, а одна из флейт называлась «рожок серны».
— Странные названия, — задумчиво заметил Брокендорф. — А ты можешь ли сыграть на всех этих флейтах, свистках и гобоях настоящую танцевальную музыку, а не только жалкие «Благословляю вас»?
— Можно сыграть и фуги, токкаты, прелюдии, интерлюдии, — вступился за инструмент Донон.
— Нажми мне на педали, я попробую, выйдет ли у меня «Gloria».
И он начал своим скрипучим голосом напевать:
Он присел на корточки за корпусом и подкачал воздух. Брокендорф с силой ударил по клавишам. И вдруг орган издал высокий, режуще-пронзительный звук, словно завизжала огромная крыса. И хотя звук не был сильным, Донон и Брокендорф вскочили и с грохотом скатились по лестнице, словно за ними гнался дьявол.
— Брокендорф! — загремел Эглофштейн. — Ты с ума сошел?
Тот стоял, тяжело дыша, все еще в полном ужасе от того, что ветхий орган вдруг ожил и завизжал как крыса.
— Да я же хотел сыграть Гюнтеру танцевальную музыку, — заявил он, опомнившись. — Не думай чего-нибудь, lа bonne heure[77], я только пошутил…
— Никаких шуток, Брокендорф! — проворчал Эглофштейн. — Завтра утром мы вдосталь нашутимся с герильясами, и тогда ты сможешь заработать свой Почетный крест…
Мы довольно долго молчали, и холод заставил всех сгрудиться около жаровни. Потом с улицы послышались шаги.
— Это она. Теперь она пришла! — и Донон подбежал к окну.
Но это оказалась не Монхита, а фельдшер, который, побрив и расчесав рыжую бороду полковника, съев и выпив свое угощение, пустился восвояси с фонарем в руке.
— Но ведь вечерняя служба в церкви давно закончилась! Где же она может быть? — недоуменно спросил Эглофштейн.
Ноги и пальцы у нас застыли от холода. Чтобы согреться, мы начали расхаживать вчетвером быстрыми и равномерными шагами, как в строю, и стены крипты отдавали глухое эхо наших шагов.
И вновь мы пытались скоротать время ожидания за разговорами, и Донон с Брокендорфом завели спор о том, что же делали монахи этой обители, когда собирались в зале с колоннами.
— Они сидели чинно и дискутировали, был ли у Христа особый ангел-хранитель или нет и кто более свят — святой Иосиф или Богоматерь, утверждал Донон.