— Я против барабанов и труб, — произнес господин Лекок-Корбэй. — Мы должны действовать осторожно, тихо, осмотрительно, шаг за шагом, постепенно и последовательно. Начать мы должны с того, чтобы восстановить Верховный совет против кардинала, парламенты против Верховного совета, а население против парламентов. Вот мой план, и он, по-моему, хорош. Население должно высказаться за нас и перейти на нашу сторону. Затем мы можем перейти к тому, чтобы сделать волю кардинала предметом всеобщего пренебрежения.

— Великолепно! — воскликнул граф фон Мемпельгард. — Предметом всеобщего пренебрежения! Превосходно сказано.

— Но все это надо сделать тихо. Постепенно, без шума, не торопясь, без кимвалов и труб.

— Господин де Роншероль! — почтительно сказал старцу молодой герцог. Я прошу разрешения представить вашему вниманию господина де Жослэна, сьёра де Кеткана, бретонского дворянина, желающего уверить в своей преданности маститого анхиза[41] нормандской знати.

— Поистине я предан вам, сударь» телом и душою, — заявил Тюрлюпэн, сделав рукою такое движение, словно он готов немедленно не только подстричь бороду седому дворянину, но и завить ему волосы.

Но его почтительные слова заглушены были диким взрывом ярости графа де Кай и де Ругона.

— Осмотрительно! Тихо! Осторожно! — ревел он и ударял по столу кулаком так, что стаканы дребезжали. — Эти слова пригодны только для сотрясения воздуха и больше ни для чего. Кувшины на столе — и ничего в них не налито. Вертелы на огне — и ничего на них не нанизано! Если таков ваш план, сударь, то я ради этого плана даже маленького своего кортика не снял бы с гвоздя.

Он поднялся и стоял, перегнувшись вперед, упершись кулаками в стол, с лицом, багровым от вина и гнева.

— Я расскажу вам, сударь, чему научил меня жизненный опыт. С пятнадцатилетнего возраста у меня не проходило дня без похождений, и Бог нигде и никогда не ограждал меня от опасностей. Войну не выигрывают интригами и мелкими распрями. Войну, сударь мой, выигрывают, сидя задом в седле!

— Великолепно! — крикнул граф фон Мемпельгард. — Задом в седле! Клянусь рогатым чертом и душами нераскаянных грешников: так и только так выигрывают войну.

— Вот это божба, это я понимаю, — сказал Тюрлюпэн, придя в восхищение.

— Но не для того мы бодрствуем, чтобы обсуждать планы и спорить друг с другом, — продолжал немецкий дворянин. — Бодрствуем мы ради дружбы, веселья и хорошего вина. Веселее же, ребята, и пей, не зевай!

Он поднял свой стакан и выпил его залпом. Потом откинулся на спинку кресла и громовым басом, отбивая по столу такт кулаком, затянул песню о благочестивом нищем на Тулузском мосту, который разделил свою хлебную корку с рыбами Гаронны:

— Эта песня, которую поет господин с серебряными пуговицами на рукавах, — сказал Тюрлюпэн герцогу де Лавану, — очень разумна по своему содержанию. Это правда, и я могу подтвердить, что эти плуты-нищие охотнее всего стоят на мостах или очень тесных улицах, потому что там никто не может их обойти.

Граф фон Мемпельгард продолжал петь:

— Хо-хо! — воскликнул Тюрлюпэн. — Розмарином, резедою, еще чего захотели! Навозом от них несет, грязью, гнилыми репами из мусорных ям и заразой. Описать нельзя, какой бывает запах подчас у этих нищих. Я не понимаю, как их терпят на улицах.

— Видно, что вы только сегодня прибыли в Париж, — сказал герцог. — Вы не привыкли к виду этих несчастных. Но расскажите нам, господин де Жослэн, как провели вы сегодняшний день?

Испуганно поглядел Тюрлюпэн на герцога. К такому вопросу он был совершенно не подготовлен. О том, как проводит в Париже дневные часы дворянин, он никогда не задумывался. Но его выручили из затруднения припомнившиеся ему слова, с которыми днем раньше обратился к нему красильщик, господин Пижо, в виде насмешливого приветствия. Он воспользовался ими.

— Что ж, я гулял, расхаживал, беседовал, болтал — поразвлечься я не прочь.

И, осмелев, он прибавил: