— Дык… Хозяйство вести — не мудами трясти, — мудрствовал хозяин.

Через час поймал меня на кухне и пожаловался:

— В башке зрительный бардак. Пытаюсь упорядочить картину. Внутри меня полемика…

— Забудь про телевизор, — советую, — а то, полемизируя с самим собой, нарвешься на скандал.

К вечеру, как стемнело, Валечка почувствовал приближение информационного кризиса, и на ощупь напился. В нем незамедлительно проснулся Цицерон. Оратор бродил по квартире, беседуя со стенками:

— Вы — конструктивные экстремисты, и имя вам — вертикаль! Пол не прощает потолка!..

Маша перепугалась:

— Может, дать ему снотворного? У меня есть.

Из коридора отчетливо доносилось:

— На высшем уровне встретились Черный плащ, Красный партизан и Синяя борода. Белорусский убийца на крыльях ночи!.. А сейчас музыка Продольного, слова Поперечного! Исполняет Биссектриса Безуглова! За роялем — застуженный артист без публики, трижды орденопросец и две не дали…

— Где снотворное? — спрашиваю.

— В аптечке, — ответила Маша, — а она на кухне. Я туда по темноте не пойду.

Выйдя в коридор, я нашел Валечку сидящим у входной двери и рассуждающим об ошибках своей мятежной юности:

— Я же видел лестницу жизни, покрытую ковром! Так отчего же предпочел откос? — Он поднял глаза и, увидев меня, отмахнулся: — Не мешай: у меня Нюрнбергский процесс. Встать, суд идет! У микрофона — судья Астахов! Доктор Курпатов, введите подсудимого!..

Я прошмыгнул на кухню, нашел в ящике кухонного стола таблетки и, взяв две из них, подошел к рыдающему Валечке.

— Выпей, — говорю, — это поможет.

— Ты предлагаешь эвтаназию? — Возмутился он, но таблетки съел.

Еще минут двадцать он вяло вручал призы каким-то победителям, потом было слышно, как его тело уползло в соседнюю комнату и, наконец, затихло. Мы с Машей облегченно вздохнули.

Наутро Валечка выглядел свежо. Как ни в чем не бывало, предложил:

— Хочешь в телевизор? Поехали со мной. Меня пригласили.