— Нет, Эммет. Я не вернусь в Салину.
Эммет испытующе смотрел на Вулли, словно пытаясь сформулировать еще один вопрос. Но Вулли, по природе не склонный отвечать на вопросы и хорошо научившийся от них уклоняться, принялся очищать тарелки.
Эммет в замешательстве провел ладонью по губам. Я наклонился к нему.
— Одна загвоздка: дом открывают там в последнюю субботу июня, это оставляет нам мало времени. Мне надо заехать в Нью-Йорк повидать отца, а потом мы прямо в Адирондакские горы. Мы вернем тебя в Морген к пятнице, немного усталого с дороги, но на пятьдесят тысяч богаче. Подумай минутку, Эммет… Как обойдешься с пятьюдесятью тысячами? Что бы ты с ними сделал?
Ничего нет загадочнее человеческих желаний — так тебе скажут мозгоправы. Они говорят, что побуждения человека — это за`мок без ключа от ворот. Побуждения человека — многослойный лабиринт, и поступки часто выскакивают из него как будто бы без смысла и причины. Но на самом деле все не так сложно. Если хочешь понять, что движет человеком, достаточно спросить его: «Что бы ты сделал с пятьюдесятью тысячами долларов?»
Когда задаешь такой вопрос, большинству людей требуется несколько минут, чтобы взвесить возможности и определиться со своими предпочтениями. И это объясняет все, что тебе надо о них знать. Но когда задаешь такой вопрос человеку солидному, чье мнение для тебя важно, он ответит в мгновенье ока — и в подробностях. Он уже думал о том, что сделать с пятьюдесятью тысячами. Думал, когда копал канавы, или перекладывал бумажки в конторе, или метал еду на стол в кабаке. Он думал об этом, пока слушал жену, укладывал спать детишек или глядел в потолок среди ночи. В каком-то смысле, думал об этом всю жизнь.
Когда я задал вопрос Эммету, он не ответил, но не потому, что не знал ответа. По выражению его лица понятно было, что он точно знает, как распорядиться пятьюдесятью тысячами — до пятака, до цента.
Мы сидели молча; Билли смотрел то на меня, то на брата и опять на меня. А Эммет смотрел через стол на меня так, словно нас было двое в комнате.
— Дачес, может, это была идея Вулли, а может, еще чья-то. Все равно — я в этом не участвую. Ни в Нью-Йорк не еду, ни туда на дачу, и пятьдесят тысяч мне не надо. Завтра мне надо сделать кое-что в городе. А в понедельник, прямо с утра, мы с Билли отвезем тебя и Вулли на автобусную станцию в Омахе. Оттуда можешь ехать в Нью-Йорк, или в Адирондакские горы, или куда захочешь. А мы с Билли сядем в «студебекер» и отправимся по своим делам.
Эммет произнес эту маленькую речь с очень серьезным видом. Я еще не видел его таким серьезным. Он не повышал голоса и не сводил с меня глаз — даже не взглянул на Билли, — тот изумленно ловил каждое слово.
И тут до меня дошло, какую я допустил оплошность. Изложил все детали в присутствии малыша.
Как я уже говорил, Эммет Уотсон ухватывает всю картину лучше большинства людей. Он понимает, что человек может терпеть, но до определенного момента; что иногда бывает нужно бросить гаечный ключ в шестеренки мира, чтобы получить положенное ему Богом. Но Билли? В свои восемь лет он, наверное, не видал ничего, кроме Небраски. От него нельзя ожидать понимания всех сложностей современной жизни, того, что правильно, а что неправильно — всех тонкостей. И
Я откинулся на спинку и кивнул — все понятно.
— Можешь не продолжать, Эммет. Я тебя услышал.
После ужина Эммет сказал, что идет к Рэнсомам — попросит соседа приехать и дернуть машину. До их дома была миля, я предложил пройтись с ним, но он счел, что Вулли и мне лучше не лезть на глаза. Я остался на кухне и болтал с Билли, а Вулли мыл тарелки.
Из того, что я рассказал вам о Вулли, вы могли бы заключить, что он не создан для мытья посуды, что глаза у него остекленеют, мысли унесутся прочь, и работа будет сделана тяп-ляп. Но Вулли мыл посуду так, как будто от этого зависела его жизнь. Опустив голову под углом в сорок пять градусов и высунув кончик языка, он водил губкой по тарелке неустанно и сосредоточенно, смывая пятнышки, которые были здесь годами, и те, которых вообще не было.
Это было удивительно. Но, как я уже сказал, — люблю неожиданности.
Когда я снова обратил взгляд на Билли, он разворачивал пакетик фольги, вынутый из вещмешка. Из фольги он осторожно извлек четыре печенья и разложил на столе — по одному перед каждым стулом.
— Так, так, так, — сказал я. — Что мы имеем?
— Печенье с шоколадной крошкой, — сказал Билли. — Салли испекла.