Смирнов сердито хлопнул ладонью по столу.

– Перестань! Я говорю правду – все, как было тогда. Не хочешь слушать – закончим прямо сейчас. Но издеваться над этим я не позволю.

– Извините, – пробормотал доктор Островски. – Просто это так неожиданно. Трудно свыкнуться. Пожалуйста, продолжайте.

– Когда Нина забеременела, я написал заявление об уходе и пошел к своему начальнику. Его звали подполковник Черышев. Так и так, говорю, Николай Викентьевич, судите меня, стреляйте меня, режьте меня на части, но от любви не убежишь. Он посмотрел на меня и спросил: «И куда ты пойдешь? В грузчики гастронома? После такого из конторы уходят только с волчьим билетом…»

«Да хоть и в грузчики», – сказал я. Ты можешь мне не верить, но я действительно был тогда готов на все.

«А ты подумал, что это рано или поздно всплывет? – спросил он. – Невозможно жить с женщиной и скрывать от нее такие вещи. Твоя Нина так или иначе узнает, что ты работал в КГБ и курировал ее отца, что ее отец – осведомитель и провокатор. Ну а потом недолга дорога и до главного открытия – что он никакой ей не отец, а лгун и самозванец. Как ты думаешь, она сильно обрадуется?»

И вот тут я призадумался всерьез, Игорь. Ты ведь знаешь, чем был для твоей мамы тот мнимый Наум Григорьевич. Она любила его больше, чем меня… Да что там меня… она любила его больше жизни. Думаю, что и я ей понравился прежде всего как ученик обожаемого отца. Если папа кого-то выделяет, значит, его нельзя не любить. Где-то так…

– И вы согласились со своим подполковником?

Смирнов отрицательно покачал головой и в очередной раз разлил водку по стопкам.

– Давай, сын…

Они выпили и сморщились совершенно одинаковым образом.

– Что было потом?

– Потом… – вздохнул Сергей Сергеевич. – Потом Черышев арестовал меня – прямо там, в своем кабинете. Вызвал охранника и приказал отвести в одиночную камеру внутренней тюрьмы. Тридцать суток гауптвахты. Мол, посиди, подумай, как жить дальше. Тридцать суток я сидел, думал и не придумал ничего нового. Но, как выяснилось, нашлись те, кто подумал за меня. Давай…

– Вас услали в Сибирь?

– Намного дальше, – усмехнулся Смирнов. – По окончании гауптвахты меня опять доставили к подполковнику Черышеву. Я думал, он снова начнет уговаривать, но вышло иначе. Черышев взял со стола папку, достал из нее листок и передал мне. Это было мое новое назначение. Меня отправляли вторым секретарем советского посольства в Эфиопии. Черышев сказал, что самолет вылетает через два дня.

«Это приказ, – сказал он, – а ты пока еще на службе и знаешь, что приказы подлежат безоговорочному исполнению. С деталями тебя ознакомят на месте. Твои вещи уже собраны и ждут тебя здесь, так что нет необходимости суетиться, паковать чемоданы и бегать по знакомым. Товарищи о тебе позаботились, можешь просто вернуться в камеру».

«Снова на гауптвахту?» – спросил я.

«Конечно нет, – ответил Черышев. – Свои тридцать суток ты уже отсидел. Теперь считай это не камерой, а комнатой отдыха». Он вышел из-за стола, проводил меня до двери и даже приобнял на прощанье. Потом, мол, еще скажешь спасибо, что я тебе, дураку, жизнь спас…

– И как – действительно сказали?

Смирнов пожал плечами.