– Нельзя! – сердито оборвала его мать. – Ну что ты все время копаешь, копаешь, копаешь… Прямо как оперуполномоченный или следователь КГБ, будь они прокляты! Мало тебе восемнадцати лагерных дедовских лет? Ну что еще ты хочешь на него накопать? И зачем? Оставь старика в покое, слышишь! Он скоро четверть века как в могиле! И меня, пока еще живую, тоже оставь!

– Мама… – начал было доктор Островски, но Нина Наумовна уже отсоединилась.

Ближе к вечеру ждали звонка от Мишки, Наташа дергалась, ходила вокруг телефона и, когда тот наконец проснулся, схватила трубку.

– Алло, Миша?! Алло! Алло! – она вслушалась в чересчур громкий и оттого невнятный звук и с недоумением взглянула на мужа. – По-моему, это тебя. Только, пожалуйста, недолго, а то еще пропустим звонок…

Доктор Островски подошел. На другом конце провода кто-то криком кричал в микрофон, явно не рассчитывая услышать ответ:

– Игорь! Алло, Игорь! Говорит Гольдфарб! Я жду вас внизу на скамейке у вашего подъезда! Говорит Гольдфарб! Я жду вас…

– Быстрее, Гарик, – умоляюще проговорила Наташа.

Игаль нажал на рычаг и пошел к двери.

– Я сейчас вернусь.

Уже спускаясь по лестнице, он сообразил, о каком Гольдфарбе идет речь. Это ведь Давид Михайлович, архитектор, партнер Нины Наумовны по «золотому возрасту». Что он тут делает? Поздний спутник маминой жизни и впрямь мирно восседал на скамейке рядом с домом, одетый по курортной моде семидесятых годов. Завидев Игаля, он попробовал было встать, но доктор Островски подавил эту попытку в зародыше.

– Давид Михайлович? Какими судьбами?

Архитектор кивнул.

– Я не слышу вас, Игорь, – сказал он, – но это и неважно. Нина просила меня сжечь, а я не могу.

Старик показал на черный мешок для мусора, притулившийся у его ног подобно домашнему коту. Игаль вопросительно поднял брови, сочтя за благо общаться при помощи мимики. Давид Михайлович благодарно кивнул.

– Да, не могу. Я обещал Нине, что сожгу, но разве можно жечь целую жизнь? Я только прошу вас, Игорь, не говорите матери ни слова. Просто возьмите это и держите у себя. А я скажу ей, что сжег. Вывез за город на пустырь и сжег. Договорились?

Теперь настала очередь Игаля благодарно кивать. Старик с чувством пожал ему руку и поплелся к автобусной остановке. Дома доктор Островски развязал мешок. Там навалом – связками и россыпью – лежали старые открытки и письма. Полный архив писем Наума Григорьевича Островского.