– …попал сюда? – Клиши откинулся на спинку кресла. – Началось все в Италии. Он приехал туда учиться в Миланском университете. Вы ведь бывали в Милане, правда? Ну вот, значит, представляете, что это за город: искусство, науки, архитектура и вообще бездна вкуса во всем, на каждом метре каждой улицы. А тогда, перед первой ужасной войной, про которую еще не знали, что она не последняя, там была еще и политика, уйма политики. Так мой папа стал анархистом. Почему именно анархистом, а не либералом или социалистом?

– Молодежь любит радикализм, – улыбнулась Нина.

– Именно! – воскликнул хозяин. – Поэтому среди студентов почти не было ни консерваторов, ни либералов. Первые – для стариков, а вторые безнадежно скучны. А быть социалистом попросту безвкусно. Не зря потом из них вылупились фашисты. Можно ли быть безвкусным в городе, который сам по себе – бездна вкуса? Оставался только анархизм, вот вам и ответ. Когда началась война, отец был на втором курсе. Как и всем русским военнообязанным, ему предписывалось вернуться в Россию, чтобы участвовать в империалистической бойне. Но он никуда не поехал – предпочел остаться со своими новыми друзьями-анархистами и готовить революцию в Италии.

Доктор Островски скептически хмыкнул:

– Ну, революции хватало и в России…

– Как выяснилось, да! – подхватил мсье Клиши. – Но кто мог об этом знать осенью четырнадцатого? Зато через четыре года, когда отец приехал в Одессу, он был уже известным анархистом, другом Малатесты и Фаббри. В Украине тогда действовали в основном практики, а теории не хватало. Не хватало знаний. И папа почти сразу стал одним из главных в анархистской бригаде Одессы. Кроме того, он хотел увидеть своих родных в Екатеринославе – родителей и сестер. Но потом что-то ему помешало. Что-то такое, что зимой девятнадцатого он вынужден был буквально бежать из Украины. К счастью, ему удалось добраться до Италии.

– То есть он продержался в России всего год? При всей своей теоретической ценности? – насмешливо проговорила госпожа Брандт. – Что ж там такое приключилось?

Клиши развел руками.

– Не знаю. Даже не догадываюсь. Видимо, что-то очень опасное. Но в Италии тогда было не менее интересно. Шла борьба за то, кто возглавит революцию. Отец, хотя и пробыл в России недолго, вернулся с опытом настоящих партизанских боев. В общем, вскоре ему пришлось сматываться и оттуда.

– Из Италии?

– Ну да. Сначала от полиции, потом от фашистов Муссолини. Наверно, в тот момент отец и решил, что это уже чересчур. Он переехал сюда, в Лилль, и открыл здесь книжную лавку. Думаю, он сделал это на партийные деньги, потому что книги подбирались в основном революционные, с упором на анархизм. По сути, это был клуб анархистов со всего света: итальянцы, бельгийцы, французы, немцы, испанцы, ребята из Латинской Америки… Видимо, сначала предполагалось, что это временно. Что революция победит, и каждый сможет вернуться в свою страну, чтобы жить с революционным народом.

Нина Брандт иронически подняла брови.

– Возможно, я неправа, но «каждому» все-таки предпочтительней жить с женщиной. Или с мужчиной. Или с козой. Но жить с народом, да еще и революционным, наверняка очень утомительно.

Клиши подмигнул Игалю.

– У твоей жены хорошее чувство юмора. Да и, по сути, вы правы, мадам. В двадцать восьмом отец встретил маму. Ее звали Жанна Себаг, ей было двадцать два года, на двенадцать лет младше него. Они венчались в церкви по католическому обряду. Через два года родился я, затем Люси. Она сейчас в Лионе. Мы жили как обычная нормальная семья. Книжная лавка приносила доход – отец прекрасно разбирался в литературе, знал, что заказывать, поставлял школам учебники…

Мсье Клиши тяжело вздохнул.

– А потом началась эта проклятая заваруха в Испании, и жизнь полетела ко всем чертям. Мне тогда шел седьмой год, но я помню те дни, как вчера. Отцовская лавка всегда была клубом, но в июле тридцать шестого она превратилась в настоящий штаб. Приехал друг отца, Умберто Марзоччи, с которым они готовили революцию в Италии в начале двадцатых. Откуда-то слетелись десятки других, молодых, горячих. Они слушали сводки новостей, сопоставляли сообщения испанского, французского, британского радио.

Сначала были известия о военном мятеже по всей стране. Генералы высадились на юге, захватили Севилью, Барселону и Северо-Запад, вот-вот падет и Мадрид… Все сидят, как на похоронах, молчат, и лица у людей черны от горя и гнева. Но вот проходит два-три дня – и все меняется самым волшебным образом. Вооруженный народ отбил Барселону! Расстрелян предатель-генерал Годед! Рабочие атакуют мадридские казармы Монтанья! И повсюду впереди, во главе революционной массы – наши братья-анархисты, еще месяц назад пившие вместе с нами вино возле этих вот книжных полок! Геройски погибший Франсиско Аскасо! Геройски сражающийся Буэнавентура Дуррути!

Но чем больше радовались отец и его товарищи, тем больше слез лилось из маминых глаз. Она-то понимала, что нет такой силы, которая может удержать этих людей в стороне от событий. Так оно и случилось, Игорь. К началу августа в клубе не осталось никого. Все уехали защищать революцию, и отец вместе с ними.

Клиши снова тяжело вздохнул и потер ладонью лицо.