Помимо страстной испанской речи, в ход шли журналистские удостоверения, рекомендательные письма из ЮНЕСКО, диплом Европейского Союза и местные справки, предусмотрительно добытые Ниной не ранее как сегодня утром. Последнее обычно и решало дуэль в ее пользу: больничная голова постепенно меняла направление покачивания, и съемочная группа переходила на следующий уровень, как в компьютерной игре.

Видно было, что эта однообразная, до упора заряженная враньем и хлестаковщиной суета представляет собой естественную среду обитания журналистки; Нина уверенно маршировала от победы к победе, в том же компьютерном стиле заряжаясь дополнительной энергией после каждого промежуточного триумфа. Зато доктор Островски успел по меньшей мере десять раз спросить себя, что он тут, черт возьми, делает.

К счастью, как раз в тот момент, когда Игаль совсем уже утратил надежду на возвращение в осмысленный режим бытия, они добрались до архива, где, уставившись в потолок, сидела симпатичная девушка с тем мечтательным выражением лица, какое бывает лишь после особенно удачной ночи. Наверно, поэтому она не стала отрицательно мотать головой, а сразу кивнула и, покопавшись в регистрационных журналах конца тридцать седьмого года, довольно быстро вынесла тонкую канцелярскую папку, на обложке которой, помимо порядкового номера, значилась фамилия Нуньес. Камрад Нуньес.

– Снимай, – скомандовала Игалю Нина. – Я сейчас переведу.

Из истории болезни следовало, что камрад Нуньес, мужчина сорока лет, место рождения не указано, был доставлен сюда накануне Рождества 1937 года с двумя пулевыми ранениями в грудь и одним – касательным – в голову. Поначалу его шансы на выживание расценивались как весьма проблематичные из-за тяжести ран и критической кровопотери, но затем состояние пациента удалось стабилизировать, хотя в сознание он здесь так и не пришел. Четвертого января, то есть полторы недели спустя, за камрадом Нуньесом приехали моряки со стоявшего в порту Альмерии панамского теплохода «Эсперанса» и, предъявив письменное распоряжение губернатора Габриэля Морона, забрали раненого к себе.

– Негусто, – сказал Игаль, не скрывая разочарования.

– Отчего же? – возразила журналистка. – Теперь мы точно знаем, что история с тяжелым ранением – не фейк. Знаем, что его забрали на теплоход. Только вот почему этот теплоход панамский? Неужели камрада Нуньеса увезли в Америку?

– Ну, в Америку или нет – неизвестно, – усмехнулся Игаль. – Несомненно другое: превратить бессознательный полутруп камрада Нуньеса в живого и невредимого Наума Островского, который точно тогда же встретился в Париже с твоим дядей Яаковом, не могла бы никакая «Эсперанса». Вывод: во Франции именем Нуньеса-Островского воспользовался уже самозванец. А точнее – твой дражайший папочка Ноам Сэла. Вот только не знаю, радоваться этому или горевать…

Нина отмахнулась знакомым кошачьим движением.

– Да погоди ты с выводами. Мы всего лишь в начале пути.

Забирая у них папку, мечтательная хозяйка архива спросила, правда ли, что она теперь попадет в настоящий фильм?

– Сто процентов! – уверенно отвечала Нина. – Не сомневайся: тебя увидит весь мир. Игаль, сними-ка эту телезвезду вон с того ракурса…

Девушка смущенно замялась.

– А можно… Можно включить туда и моего жениха Фернандо? Он помешан на истории Альмерии и мог бы рассказать уйму интересного. Серьезно! Хотите, я ему позвоню? Прямо сейчас…

Нина Брандт повернулась к доктору Островски.

– Игаль, хочешь поговорить со здешним краеведом? Скажу тебе по опыту: в каждом провинциальном местечке непременно находится такой вот городской сумасшедший. Иногда он даже оказывается полезным, хотя чаще это пустая трата времени. Ты как?

Игаль пожал плечами.

– Отчего бы и нет? Засняли заместителя мэра – заснимем и краеведа. Если уж мы здесь… Может, он прояснит загадку с панамской «Эсперансой».

Жених-краевед оказался моложавым англоговорящим красавцем лет тридцати пяти, чей слегка затуманенный взор так живо напоминал о хозяйке больничного архива, что почти не оставлял сомнений в том, что свою фирменную мечтательность они наработали совместными усилиями, причем совсем недавно. Услышав о панамском теплоходе, он рассмеялся.

– Конечно нет, какая Панама… Вы думаете, русские возили сюда оружие и людей под своим флагом? Под своим они грузились в Одессе и Севастополе, а потом проходили Черное море и проливы. Но сразу после выхода в Средиземноморье красный флаг быстренько менялся на иностранный, советское название заклеивали, и уже в таком виде судно шло до Картахены. Там и находился основной порт южного направления. Северные грузы из Мурманска и Ленинграда принимали во Франции, а потом везли по железной дороге в Барселону.