– Ну как ты не понимаешь? Если он действительно был ранен, в архивах больницы есть соответствующая запись. Принят. Зарегистрирован. Выписан. Такое куда труднее подделать, чем запись в твоем архиве.

– Не в моем, – напомнил Игаль. – В Государственном Архиве Гражданской войны в Испании.

– Да какая разница! – горячо возразила она. – Эта запись может быть результатом одной-единственной телеграммы, посланной из… да пусть даже из той же Альмерии. Мол, найден тяжело раненным, отправлен, переведен – и точка! Этого, конечно, мало для его личного дела в КГБ, но для испанского архива более чем достаточно. Телеграмма подшита, на ее основе сделана запись – и все, готово! Что, не так?

– Допустим, что так, – сказал Игаль после непродолжительного молчания. – Ладно. И что дальше? Я вот чего не пойму, Нина, – тебе-то зачем ввязываться в такую странную историю? Меня вот затянуло случайно, помимо воли, и я уже не чаю, как выбраться из этой мутной трясины. Но чего хочешь ты? Почему ты мне позвонила? Зачем мы с тобой вообще тут сидим, в этом кафе?

Женщина бросила на него быстрый взгляд и закусила губу.

– Я объясню, но прежде ты должен кое-что обещать. Вернее, нет. Сначала положи в карман мою визитку… – она бросила ему через стол свою визитную карточку. – Вот так, молодец. А теперь обещай не пугаться и не сердиться.

– Ну, знаешь… – усмехнулся доктор Островски. – После такого вступления трудно не испугаться… Хорошо, обещаю. Что же это за тайна такая?

Нина Брандт потянулась к подоконнику и приподняла скомканный шарф. Под ним светился зеленый огонек портативной видеокамеры. Игаль потерял дар речи.

– Ты обещал, – напомнила Нина. – Сначала не пугаться, потом не сердиться…

– Я… ты… – с трудом выдавил из себя доктор Островски. – Ты что, записывала наш разговор на видео? Но зачем? Что это за… что это за бессовестная гадость?

– Я журналистка, помнишь? – быстро проговорила она. – А история с погоней за нашим самозванцем – бесценный сюжет. Бесценный! Из этого можно сделать великолепный документальный фильм. Сам подумай: мы с тобой идем по следу моего отца и твоего деда. Я – дочь, которой врали, ты – внук, которого обманывали. Мы ищем не просто свои корни, но свою правду. Представь, какие тут открываются смыслы – копать и копать! Мы просто обязаны это сделать! Не знаю, как для тебя, но для меня это проект, который дается журналисту один раз в жизни, если вообще дается. Проект на целый букет фестивальных премий…

– Премий? – повторил доктор Островски. – Премий? Ну ты и… штучка…

Он собрал со стола фотографии и встал.

– Подожди, Игаль, – умоляющей скороговоркой продолжала журналистка. – Ты обещал не сердиться. Пойми, мы с тобой замечательная пара. Ты ведь сам не можешь прийти к людям просто так, с улицы, правда? Тебя не пустят в дом, в учреждение, в архив, в ту же больницу в Альмерии, а меня пустят. Меня пустят, потому что я – пресса! Удостоверение журналиста открывает любые двери, а если еще и снимается фильм, то тем более. Люди хотят попасть в кино.

– Я – не хочу! – отрезал доктор Островски. – Будьте здоровы, госпожа Брандт.

– Я знаю английский, испанский и французский! – выпалила она ему в спину. – Ты знаешь русский! Вместе мы сможем понять и перевести все, что они скажут! Игаль! Игаль…

Он шел по вечернему городу, невольно вглядываясь в лица встречных прохожих. Вроде бы люди как люди… А вот поди угадай, какие чудища, какие безумные выверты кроются под этими аккуратными прическами, за этими морщинистыми или, напротив, чистыми молодыми лбами.

Вот две Нины, две женщины, две предполагаемые дочери одного и того же человека – а может, и не одного, неважно. Важно, что для одной отец – непререкаемая святыня, не подлежащая попыткам пересмотра и принижения, в то время как для другой – даже не враждебное существо (обычную человеческую ненависть еще как-то можно было бы понять), а всего лишь средство, объект публичного полоскания и расчленения… И ради чего? Ради чего, Господи?.. Из сугубо утилитарных карьерных соображений! Потому что одно дело – вытащить папашин скелет из могилы, обвалять в смоле и перьях и под крики зевак проволочь на свалку, как последнюю сволочь, и совсем другое – сделать из этого шоу, напечатать билеты, а потом еще и выставить труп на продажу…

Ах, Нина Брандт, Нина Брандт… Как можно жить в таком ядовитом облаке цинизма и при этом не задохнуться, не превратиться в робота, в голема Франкенштейна? И как нормальные люди могут общаться с такими големами?.. Хотя нельзя отрицать, что эта журналистка – довольно красивый голем, общение с которым скорее приятно. Но это уже, наверно, благодаря ее навыкам профессионального интервьюера…

Два дня спустя доктор Островски отыскал в кармане куртки визитную карточку и набрал номер.