– Ха! Следователь?! В политической полиции?! – Нина азартно прихлопнула ладонью по столу. – А знаешь, где работал мой папашка Ноам Сэла? В Шин-Бет, в ШАБАКе, в еврейском отделе! Его пристроил туда дядя Яаков, когда эта контора еще называлась красивым словом ШАЙ. Так что, видимо, ты прав: самозванец не он, а твой дедушка. Потому что мерзкий следователь политической полиции всегда остается мерзким следователем политической полиции – при любых властях и начальниках. Это как с ублюдками – раз и навсегда, до самой смерти… Ну что ты так на меня смотришь?

Доктор Островски и в самом деле смотрел на нее с выражением крайнего изумления.

– Как это «что»? По-твоему, не удивительно, что дочь радуется подобному известию о своем отце?

Нина улыбнулась без тени смущения:

– Я же предупреждала: обязанность любить родителей в нашей семейке закреплена не за мной. Ну так что? Ты согласен насчет самозванства?

Игаль помолчал, обдумывая ответ.

– Нет, не согласен, хотя очень хотел бы согласиться. Кое-что мешает принять твою версию. Следователь НКВД Наум Григорьевич Островский не имел возможности сбежать из Барселоны в Париж в конце тридцать седьмого года, а значит, не мог встретить там своего брата Яакова, чтобы затем приплыть с ним сюда, поступить здесь в ШАБАК, жениться и родить троих детей, включая такую горячо любящую дочь, как ты.

– Но почему же?

– Потому, что в конце тридцать седьмого он был тяжело ранен по дороге из порта Картахены в Альмерию. Потому, что его нашли полумертвым и были уверены, что он не выживет. Потому, что из больницы Альмерии его перевезли в плавучий госпиталь советского судна, и новый 1938-й год он встречал не на парижских улицах, а на больничной койке, весь замотанный-перемотанный бинтами.

Нина Брандт недоверчиво хмыкнула. Ей явно не хотелось расставаться со своей версией. «Похоже, она очень расстроится, если папочка окажется хорошим человеком, а не палачом и убийцей», – подумал доктор Островски.

– Скажи, это документировано?

– Что именно? Бинты?

– Нет! – нетерпеливо выпалила она. – История ранения документирована?

– Не знаю, какие документы ты имеешь в виду, – пожал плечами Игаль. – Такова запись в личном деле камрада Нуньеса из Архива Гражданской войны, который сейчас хранится в Саламанке, но был перевезен туда из Барселоны, где Наум Островский преимущественно работал. Это тебя устраивает?

– Не слишком, – с сомнением проговорила Нина. – Подобные вещи легко инсценировать, особенно в неразберихе войны и особенно если собираешься сбежать.

Игаль усмехнулся.

– Ну, тогда не знаю, какие документы могут тебя убедить. Ведь подделать можно вообще все, любую бумажку. И даже, как выясняется, целую человеческую судьбу…

– Надо ехать в Альмерию!

– Что-что? – изумился доктор Островски. – В Альмерию? Зачем?

Нина всплеснула руками.