— Занятная вещь. Надо действительно прокрутить ее через проекционный аппарат, — сказал Коваленко, положив пленку на стол, и слегка пожурил Кирсанова: — Эх, Сергей Дмитриевич, ну и упрямец же вы!

В его потеплевшем взгляде читались и одобрение и чувство неловкости.

В коридоре Сергея встретили друзья:

— Как?

— Отдал. Пускай разбираются, — устало ответил Сергей.

— Разберутся. Раз самолет цел, то теперь обязательно найдут, что надо…

Из заводоуправления шли все вместе.

— У летчиков, наверное, больше всего развито стадное чувство, — сказал Ступин, обычно молчаливый и не любивший праздных разговоров.

— Это потому, что мы летаем в одиночку, вот и тянет друг к другу.

— Скажи по правде, Сергей, тоскливо было, когда на вынужденную шел? — положив руку ему на плечо, спросил Бродов.

— Да, невесело, — засмеялся в ответ Кирсанов.

Оттого, что самое страшное осталось уже позади, что он снова идет со своими друзьями, что он окружен их почетным вниманием и, чего греха таить, возросшим уважением, что светит солнце, отбрасывая из-за крыш косые лучи, что у него под ногами твердая, надежная земля, придающая силы, — он был доволен и счастлив и, как бывает в такие минуты, испытывал особую душевную щедрость и желание говорить, говорить, выговориться. Но он шел, молчал и улыбался. Что он может сказать этим немногословным ребятам, сдержанным в проявлении своих чувств? Что с такими и ради таких он снова готов повторить свой подвиг? Они не примут этих слов и, чего доброго, поднимут на смех. Даже балагур Ильчук и тот притих.

— А с тебя причитается, — сказал Ступин. — Надо обмыть второй день рождения.

Сергей был не против, но он подумал о Вере. Она ждет, наверняка ждет его в этот необычный день.

— Давайте, ребята, деньком позже, — тихо попросил он. — Сегодня никак не могу.

Друзья поняли его.

— Иди, Сережа, — похлопал его по плечу Бродов. — Есть дела, которые не отложишь…

Примечания