Школа? Детсад? Жилой дом?..
Железная птица вдруг ожила и перестала падать. Но чуда не произошло. Она вздыбилась. Блеснув на солнце белой грудью, машина рванулась вверх и в сторону, перетягивая через крышу большого дома, и скрылась за оголенными верхушками деревьев.
— Прощай, земля… про…
Содрогнулся от мощного взрыва воздух. Всполошились птицы и закружились над деревьями, заполняя наступившую тишину испуганными жалобными криками.
Спасательный вертолет несся над самой землей. Вот и парк, по-осеннему опустевший и скучный. За парком — небольшой пустырь, пока еще свободный от застроек и служивший для свалки различных промышленных отходов.
— Смотри, смотри, горит!
— Скорее!
Вертолет скользнул вниз и пошел на посадку.
К горящим обломкам бежали люди. Кресло валялось метрах в ста от самолета. Оно осталось совершенно целехоньким — стальное катапультируемое кресло. Спасательный парашют тут же белел на куче рваного самолетного хлама.
— Успел прыгнуть!
— Кажется, да. Но где же он?
Искореженное, оплавленное железо, что именовалось когда-то самолетом, догорало коротким синюшным пламенем.
Летчика нигде не было видно.
Кресло — вот оно. Парашют тоже рядом. А где же Гранин?
Кто-то бесцельно приподнял купол парашюта и отпрянул: под белым шелком лежал человек — неестественно короткий, очень полный и неподвижный. Ни одной кровинки, ни царапинки не было на его одутловатом лице. Рыжеватые волосы, выглядывавшие из-под гермошлема, слегка шевелились от ветра. Лежал он на спине, одна рука была неловко подвернута под туловище. Приоткрытые глаза безжизненно глядели в серое небо.
Крученый поправил руку погибшего.
— Все. Поздно прыгнул. Парашют не успел наполниться, — тихо произнес он.
Кирсанов стоял поодаль в жутком оцепенении, и голоса людей доносились до его сознания как будто из-под земли.
Собиралась толпа…
Елена Сергеевна медленно повернулась перед зеркалом, критически оглядывая на себе только что сшитое платье. Ничего, проверено на себе, можно брать уже и заказы. Она грустно улыбнулась своему отражению: справиться с четверыми — одеть, накормить, старших отправить в школу. А потом обед, а потом ужин… И так каждый день. Но она не обижалась на свою судьбу, она была счастлива тем, что дорогие ей люди — дети и Гриня — греются у того очага, который она каждый день разводила…