– Будете смотреть друг на друга молча.
– А если не сможем рассмотреть друг друга?
– …
Я было подумал, что в последнем вопросе содержалась ирония, но ничего подобного. Никакой легкости, Мадлен была слишком напряжена. Она действительно боялась растеряться и не сообразить, что сказать, боялась толком не разглядеть собеседника. Она словно застыла; по-моему, ей и говорить стало трудно. Бывает, что актеры испытывают безумную тревогу перед выходом на сцену. А тут у меня перед глазами разворачивался фильм ее жизни, задуманный любовью.
Она так волновалась, что меня охватили сомнения. Зачем я во все это влез? Я хотел описать реальную жизнь, а не воровать минуты чужой близости. Существует предел, за которым свидетели недопустимы. Если Мадлен захочет, она мне потом все расскажет. Да, так было бы лучше. Проводить ее, а самому уйти. Если даже в книге не будет описания встречи, разве это так уж важно? Каждый может себе ее представить и создать собственный образ. Но в тот момент, когда я до этого додумался, Мадлен взяла меня за руку и сказала: «Пожалуйста, останьтесь. Вы мне нужны».
На место встречи, в большое кафе с застекленной верандой, мы пришли за час до назначенного времени. Ив был уже там. Жаль, что я не могу описать его появление. Мне он показался чрезвычайно элегантным. Одетый в льняной костюм, в широкополой шляпе, он напоминал персонажа Фицджеральда. Ив быстро поблагодарил меня за организацию встречи; конечно, он торопился перейти к сути дела. Я отступил на несколько шагов, чтобы в этот незабываемый миг оставить их наедине.
Уже несколько дней мы с Мадлен были тесно связаны. Нас объединял мой замысел, а сейчас я оказался первым свидетелем ее эмоций. Эта женщина и этот мужчина смотрели друг на друга, не веря себе. Со слезами на глазах и необъятными улыбками. Сначала никто из них не смел коснуться другого. Кажется, именно это меня особенно растрогало: то, как оба, стоя лицом к лицу, застыли в ошеломлении.
В конце концов они тепло расцеловались и обменялись несколькими вежливыми словами. Ив спросил, не очень ли мы утомились от путешествия. Мадлен его успокоила. Потом-то усталость еще на нас навалится, но пока торжествовал адреналин. Оба повернулись ко мне, как дети, ждущие указаний от взрослого. Но ведь это была их история. Я сделал знак, что устроюсь поблизости. Похоже, Ив выбрал это место в расчете на меня. Я пошел на веранду; ее отделял от зала широкий застекленный проем, так что я мог наблюдать их, не вмешиваясь.
Удивительное дело: едва я уселся, как мне пришло послание от Мари. Словно ее дружеский взгляд упал на то, что я сейчас переживаю. Она напомнила о себе именно тогда, когда я стал свидетелем проявления вечной любви. Может быть, это некий знак? Безусловно. Как будто два сердца перекликаются между собой.
Мари просто спрашивала, как дела. Я ей все рассказал. «Невероятная история. Я бы так хотела заснять их встречу…» – восторженно ответила она. Я раньше не упоминал: Мари по специальности фотограф. Мы и встретились на ее выставке. В этом романе я не хотел говорить о себе, но сейчас у меня нет выбора.
У меня не было ни малейшего желания идти на эту выставку. Но ведь так и случаются встречи: когда никуда не хочешь идти. Меня пригласил кинорежиссер, который, как я надеялся, заинтересуется одним из моих романов. И я подумал, что надо обязательно пойти: вдруг будет польза для нашего возможного сотрудничества. Но надеялся я напрасно. На входе режиссера тут же перехватили какие-то знакомые, и я вообще потерял его из виду. Галерея состояла из нескольких маленьких комнат, так что казалось, будто переходишь из одного кокона в другой. Я решил из вежливости все их быстро обойти и вернуться домой. Я даже не знал, да и не интересовался, чья это выставка. Я никогда не считал фотографию искусством (разумеется, Мари заставила меня изменить мнение) и вначале проходил мимо экспонатов совершенно равнодушно.
Но мало-помалу начало происходить нечто странное. Фотографии меня все больше и больше захватывали. Перед одной из них я остановился как вкопанный. На ней было всего лишь слово «да». Не знаю почему, но меня это взволновало. Не потому ли, что простота была выражена во всей своей чистой непосредственности? Я читал и перечитывал это «да», пока не услышал за спиной голос: «Вы пришли – какой приятный сюрприз». Я обернулся и увидел Мари. Не успел я ответить, как она сказала, что ей очень нравится один из моих романов. Мое первое впечатление от нее соответствовало человеческому варианту «да». Она показалась мне радостной и счастливой, не то что другие художники, которые вечно тревожатся, как пройдет их вернисаж. Я сообщил ей о своем впечатлении и услышал в ответ: «О, сегодня мне не о чем беспокоиться! Все скажут, что фотографии замечательные! Даже вы… вам ведь понравилось, да?» Не знаю, насколько высок был в ее словах уровень иронии, но меня восхитило то, что она относится к себе с юмором. Поэтому я ответил, указав на фотографию:
– Да.
Да, мне понравились ее фотографии. И да, мне захотелось ближе познакомиться с этой женщиной. Разумеется, захотелось. Не то чтобы у меня был большой опыт в подобных делах, но тут я все же отважился спросить, не согласится ли она в ближайшее время встретиться со мной. Она взглянула на меня и, ничего не ответив, в свою очередь показала пальцем на «да».
Последний раз переписываясь, мы с Мари оба признали, что надо увидеться, но никаких подробностей о себе не сообщали. А сейчас она написала, что через два дня открывается ее новая выставка и она надеется, что я приду. Через два дня, мысленно повторил я. Вчера я прилетел сюда, а возвращаться, значит, нужно уже завтра. Это просто абсурд – такое долгое путешествие ради всего двух дней. И как бросить Мадлен одну? Тем более что роман-то все-таки о ней. В голове у меня все путалось. Однако довольно скоро я написал в ответ: отлично, как раз завтра я возвращаюсь и буду счастлив в этот великий день оказаться рядом и всячески тебя поддержать.
Я принял решение, и сердце от этого отчаянно забилось, но я продолжал наблюдать за Ивом и Мадлен. Они оживленно разговаривали. Мадлен была вроде бы взволнована тем, что услышала; их лица даже показались мне напряженными, но я, конечно, не знал, о чем идет речь. Два или три раза она оборачивалась – убедиться, что я по-прежнему на месте. В ответ я дружески кивал. Время шло, и я принялся читать «USA Today». Пожалел, что не взял с собой ноутбук – мог бы пока что-нибудь написать.
ЗАНИМАТЕЛЬНЫЕ ИСТОРИИ ИЗ ЖИЗНИ КАРЛА ЛАГЕРФЕЛЬДА (3)
Человека чаще всего вспоминаешь таким, каким видел его в последний раз. При имени Лагерфельда обычно представляется высокая худощавая фигура. Идеальная внешность для наброска. При этом, как правило, забывается, что несколько лет у него был лишний вес. Фотографии той эпохи удивляют. Кажется, что он целиком и полностью владеет собой, ничто не прорывается наружу, ни капли дурного настроения. Трудно представить, что этот человек боролся со своим весом. До такой степени, что произнес великолепный афоризм: «Диета – это единственная игра, в которой приобретают, когда теряют». Стало быть, он видел тут игру, но кто же были игроки? Судя по тому, что рассказывала о нем Мадлен, он, скорее всего, устроил спектакль для приближенных комментаторов. Поразительно, но за несколько месяцев он потерял сорок два килограмма. Все, что было с ним связано, превращалось в легенду. Он ни в чем не мог себе позволить посредственности. Можно сказать, он творил свою диету, словно она была одним из его произведений. Требовалось, чтобы все об этом говорили. Я даже был недалек от мысли: он набрал вес специально, чтобы забавляться реакцией других на свое похудение. Он ведь даже написал об этом книгу. Гений маркетинга, он превратил свое тело в
Они наконец закончили разговор. Ив тут же кинулся ко мне:
– Так вы, значит, биограф Мадлен?