Папа Ронкалли скончался 3 июня 1963 года, Жюль Исаак — три месяца спустя. Ни один, ни второй не дожили до дня обнародования энциклики Nostra aetate, в основе которой лежали и результаты их встречи. Декларация II Ватиканского собора от 1965 года в пункте 4 гласила:

Исследуя тайну церкви, сей Священный собор памятует об узах, духовно соединяющих народ Нового Завета с потомством Авраама. Ибо Церковь Христова признает, что начатки ее веры и избрания обнаруживаются, по спасительной тайне Божией, уже у патриархов, Моисея и пророков. Она исповедует, что на всех верующих во Христа, сынов Авраама по вере, распространяется призвание этого патриарха и что спасение церкви таинственно предызображается исходом избранного народа из земли рабства. Поэтому церковь не может забыть, что она приняла откровение Ветхого Завета через народ, с которым Бог по Своему неизреченному милосердию соизволил заключить древний союз, и что она питается от корня благой оливы, к которой привиты были ветви дикой маслины, то есть языческие народы. Ибо церковь верует, что Христос, мир наш, примирил иудеев и язычников на кресте и из обоих сотворил в Себе одно. Церковь также всегда помнит о словах апостола Павла о сродниках его, "которым принадлежит усыновление, и слава, и заветы, и законоположение, и богослужение, и обетования; их и отцы, и от них Христос по плоти" (Рим. 9, 4–5), Сын Девы Марии. Она помнит также, что в иудейском народе родились апостолы, опора и столпы церкви, как и большинство первых учеников, возвестивших миру Христово Евангелие. По свидетельству Священного Писания, Иерусалим не узнал времени своего посещения. Иудеи в большинстве своем не приняли Евангелия, а многие из них даже воспротивились его распространению. Тем не менее, согласно Апостолу, ради своих отцов иудеи доныне остаются любезными Богу, Чьи дары и призвание непреложны. Вместе с Пророками и с тем же Апостолом церковь ожидает дня, ведомого одному лишь Богу, когда все народы единогласно призовут Господа и будут служить Ему единодушно (ср. Соф. 3, 9). В силу того что столь велико духовное наследие, общее христианам и иудеям, Священный собор желает беречь и поощрять взаимопонимание между ними и уважение друг к другу, достигаемое прежде всего в библейских и богословских исследованиях и в братских беседах. Хотя иудейские власти и их приверженцы настояли на смерти Христа, однако то, что было совершено во время Его страстей, не может быть огульно вменено в вину ни всем жившим тогда иудеям, ни иудеям современным. Хотя церковь и есть новый Народ Божий, однако иудеев не следует представлять ни отверженными Богом, ни проклятыми, утверждая, будто бы это вытекает из Священного Писания. Поэтому в преподавании катехизиса и в проповеди слова Божия всем следует стараться не учить тому, что несообразно с истиной Евангелия и с духом Христовым. Кроме того, церковь, осуждающая всякие гонения на кого бы то ни было, памятуя об общем с иудеями наследии и движимая не политическими соображениями, но духовной любовью по Евангелию, сожалеет о ненависти, о гонениях и обо всех проявлениях антисемитизма, которые когда бы то ни было и кем бы то ни было направлялись против иудеев. Впрочем, как церковь всегда утверждала и утверждает, Христос по Своей безграничной любви добровольно принял страдания и смерть за грехи всех людей, чтобы все пришли ко спасению. Поэтому проповедующая церковь должна возвещать крест Христов как знамение всеобъемлющей Божией любви и как источник всякой благодати[107].

Эти проникновенные слова вызвали неслыханный доселе энтузиазм, взволновали и заставили многих питать надежду на лучшее; они же изменили поведение церкви или, по крайней мере, части ее служителей. Исчезала идущая из античности установка на ненависть к евреям, устранялась концепция о "народе-богоубийце" и отсылки к "подлым иудеям" в ритуальных формулах пасхальных литургий. Впервые и со всей торжественностью признавалось, что христианство родилось во чреве иудаизма. А Христос сам был евреем и оставался таковым вплоть до физической смерти на кресте. Энциклика вроде бы действительно ознаменовала новую эру в мучительных отношениях католиков и евреев, "старших братьев", как назовет их Иоанн Павел II при посещении римской синагоги в апреле 1986 года.

Нет никакого сомнения в том, что слова папы Пачелли были чересчур осторожными, а голос — слабым, поэтому он не смог воспрепятствовать стальной воле нацистов по истреблению неугодного им народа. Он сам вполне отчетливо осознавал вероятную неадекватность своих шагов чудовищности бушевавших в мире событий. В разгар войны, в октябре 1941 года, он задал нунцию Ронкалли вопрос, "не будет ли превратно истолковано его молчание по поводу деятельности нацистов".

Впрочем, для всех очевидно, с каким упорством и настойчивостью церковь способна выступать (даже сегодня), когда та или иная тема кажется ей важной в контексте духовной миссии и светских прерогатив. Отчего же Пий XII вел себя с таким, скажем так, "благоразумием"? Первой причиной, как уже было упомянуто, могли стать многовековые предрассудки и враждебность к евреям, интегрированные в процесс обучения в любой церковной семинарии.

Папа и большая часть курии пропитались этой культурой с младых лет, их воззрения на иудаизм были очень негативными: это вероучение воспринималось как матрица христианства, но выродившаяся, упадочная и разложившаяся. Старая религия категорически отказывалась признавать приоритет и непререкаемую истинность новой; иудаизм низводил Иисуса Христа, почитающегося католицизмом в качестве Спасителя человечества, до уровня любого из прочих библейских пророков. Видимо, нацистский антисемитизм в своей ранней фазе нащупал отдельные точки соприкосновения с католической ортодоксией. Разумеется, только в ракурсе ненависти к еврейскому народу. Речь, конечно же, не идет о газовых камерах.

Вторая причина заключалась в том, что масштаб уничтожения многие месяцы недооценивался, поскольку новости были обрывочными, а сам проект нацистов был настолько "новаторским", что звучал неправдоподобно. Слухи, постепенно просочившиеся в Ватикан, поначалу воспринимались как многократно преувеличенные и нелепые. Более того, как точно подметил Ренато Моро в монографии "Церковь и геноцид евреев", правые тоталитарные режимы в Италии, Испании, Германии и Хорватии (где "усташи" католика Анте Павелича замарали себя абсолютно дикими преступлениями) воспринимались Ватиканом с симпатией, ибо он верил (или желал верить),

что в их склонности к оккультизму, мистицизму и парарелигиозной сакральности рано или поздно найдется тот мостик, который приведет их к истинной вере.

Наконец, существовал и вечный конфликт с современностью, громко и скандально возвещенный еще в 1830 году папой Григорием XVI, публично утвердившим тезис о божественном происхождении папства и осудившим демократию, свободу слова и печати, равноправие людей. Одним словом, все отравленные плоды Просвещения, вырвавшие верующих из летаргических объятий привычки подчинения наставлениям церковной иерархии. В этой войне против "марша времен", которая поглотила затем и Пия IX, церковь была гораздо более озабочена свободой нравов, развязным англоамериканским модернизмом и просвещенческим мировосприятием светской Европы, чем сумеречной мистикой Третьего рейха.

Впоследствии стало ясно, что в Германии и католики начали испытывать на себе всю жесткость системы: верующих и священников преследовали, пытали, бросали в лагеря, сажали в тюрьмы, убивали. Не менее десяти тысяч священнослужителей были "допрошены" гестапо, десятки из них погибли. Раздавались многочисленные голоса протеста и призывы к папе услышать их, ведь жертвами Молоха уже становились не только евреи, но и собратья по вере. Но даже в этом случае Пий XII не посчитал нужным повлиять на ситуацию с должной энергией. Опираясь на единодушную поддержку курии, он полагал, что выбор недвусмысленной позиции или хотя бы такая попытка все только усложнит и увеличит риски. Приходилось учитывать возможную схизму немецкого католицизма, в среде которого были сильны патриотические и антисемитские настроения. К тому же нацистская Германия с неоспоримой стойкостью боролась против Советского Союза, преследовавшего церковь и исповедовавшего материалистический атеизм. Из двух зол — если признать, что в Риме полагали их таковыми, — Германия представляла собой, безусловно, меньшее.

Следующий момент, который необходимо принять во внимание, — это колоссальный объем просьб о помощи, поступавших в Ватикан ежедневно со всех концов света. Эти почти всегда отчаянные мольбы доносили до благополучного Ватикана эхо насилия, издевательств, нищеты, разрушений, надругательства над женщинами — всего того, что принесла с собой война. Каждый из этих голосов просил, даже требовал приоритетности в рассмотрении своей беды; в подобной оглушающей какофонии было сложно установить иерархию запросов. И в итоге ужасы холокоста, о точном размахе которого еще не было никаких сведений, смешались с сотнями других трагедий, порожденных страшным конфликтом, разрывавшим мир на мелкие кусочки.

Поведение Пия XII не изменилось даже после того, как осенью 1942 года стало понятно, что исход войны медленно, но верно склоняется в пользу союзников. Никаких перемен не случилось ни после вступления американцев в Рим 4 июня 1944 года, ни в 1938 году, когда правительством Муссолини был принят ряд расовых законов. После прихода союзных войск эти законы один за другим были отменены. Влиятельный падре-иезуит Пьетро Вентури Такки, в свое время немало потрудившийся над "примирением" папства и фашистского режима Муссолини, написал госсекретарю Мальоне, прося его поспособствовать упразднению лишь тех норм, что дискриминировали перешедших в католичество евреев, а прочие не затрагивать. В общем, рожденные евреями, а после обращенные могли считаться "арианами"[108].

Инерция Пия XII перед лицом нацистских зверств параллельно акцентирует внимание и на другом вопросе: а что же делали остальные, то есть союзные державы, сражавшиеся против гитлеровской Германии, и среди них в первую очередь Соединенные Штаты? Ответ известен: они делали мало или совсем ничего по меньшей мере вплоть до января 1944 года. Распоряжение Госдепартамента США требовало от американских консульств не выдавать въездные визы всем тем, чье присутствие на американской территории могло лечь тяжким грузом на плечи налогоплательщиков, соответствующих общественных служб и бизнеса. Ведение войны требовало от США чудовищного напряжения сил, но даже раздутому военно-промышленному комплексу не удавалось поглотить всю незанятую рабочую силу и снизить уровень безработицы.

Шаг за шагом новости о геноциде обретали подтверждение — и тогда эти инструкции были смягчены. К примеру, консулам поручалось уже не только оценивать профессиональные качества претендентов на въезд в страну, но и запрашивать поручительство американских родственников, гарантировавших им пищу и кров. Неадекватные действия в свете столь масштабной трагедии. Вероятно, в них нашел отражение и некоторый антисемитский настрой, наблюдавшийся в США. Президент Франклин Делано Рузвельт (занимавший этот пост с 1933 по 1945 год включительно) был в курсе такого положения вещей, поэтому, создавая комитет по координации действий правительства, приказал назвать его органом помощи "политическим эмигрантам" или "беженцам войны" (War Refugee Board), предпочтя избежать словосочетания "иммигранты еврейской национальности".

Когда в сентябре 1939 года разразилась война, ситуация ухудшилась (хотя, казалось, куда уж больше). Визовая квота, ранее слегка увеличенная, тут же уменьшилась по причине объективных трудностей, порожденных конфликтом, а также из-за боязни легального проникновения в страну шпионов. Ведь, говоря о приеме евреев, подразумевали, что они граждане враждебного государства. Среди разного рода опасностей фигурировало и то, что еврей-иммигрант, родственники которого остались в Германии, мог подвергаться нацистскому шантажу. Такой мотив недоверия прекрасно описан в исключительно точном рассказе "Адресат неизвестен" Кэтрин Крессман-Тейлор.

Оставался еще один закономерный вопрос, задаваемый многие годы: почему англо-американцы, уже зная о существовании лагерей уничтожения, не подвергли бомбардировкам железнодорожные пути, служившие для перевозки депортированных. В те месяцы просьбы об акциях такого рода были многочисленны и настойчивы, но реакция оказывалась неизменно негативной, при этом приводилась уйма обоснований. Конечно, в числе высказанных доводов были вполне объективные — например, баллистические сложности, ведь бортовые системы наведения огня в сороковые годы оставались не слишком развитыми, точность была приблизительной. Поэтому авиационная бомбардировка лагерей могла привести к недифференцированной бойне, где не уцелели бы ни тюремщики, ни узники. Во-вторых, указывалось, что необходимые для удара силы авиации, то есть бомбардировщики, сопровождаемые эскадрильей истребителей, были бы отозваны с театров военных действий именно тогда, когда союзники вкладывали максимум рвения и энергии в достижение решающего перелома и окончательной победы. Неизбежным выводом из такой мотивации был тот факт, что ускоренное приближение конца войны означало спасение многих человеческих жизней, вырванных из лап нацистских палачей.

Последнее обстоятельство, никогда не озвученное, но имевшее место быть, повлияло на это решение: американские политики сопротивлялись необходимости подвергать угрозе жизнь своих солдат ради блага иностранных граждан. В данном случае снова возобладал старый принцип, согласно которому электоральные интересы везде и всегда ставятся превыше гуманистических идеалов.

В 2008 году те же вопросы были заданы Эли Визелю, выжившему в аду холокоста и награжденному Нобелевской премией мира. Его ответ был таким:

Я много раз просил разных американских президентов объяснить мне, почему Соединенные Штаты, даже располагая сведениями о том, что творилось в лагерях, не сделали ровным счетом ничего для прекращения геноцида. Страх убить ненароком и пленников — старая отговорка. Каждый раз, когда я и мои друзья слышали гул самолетов над нашими головами, мы желали, чтобы посыпались бомбы. Эта смерть была предпочтительнее газовых камер. Да и у союзников была альтернатива — разбомбить железную дорогу в Аушвиц. Это спасло бы жизнь тысячам и тысячам венгерских евреев, сосланных в лагеря уже на излете войны, когда весь мир уже знал о происходивших там ужасах. Я никогда не забуду встречу с тогдашним президентом Всемирного еврейского конгресса Наумом Голдманом, сказавшим мне после войны: "Мы знали, но промолчали". Угрызения совести преследовали его всю оставшуюся жизнь.

Заявить, что Пачелли был филонацистом или обозвать его "папой Гитлера", как провокационно прозвучало название одной книги о нем[109] было бы исторически неправильным и тенденциозно полемическим. Истина в том, что Пий XII довольно быстро осознал "дьявольскую" природу нацизма и переживал практически до слез, видя печальную судьбу еврейского народа. Если отставить в сторону обстоятельства, воспитание и сильнейший антикоммунизм в его взглядах, то пассивность понтифика, помимо прочего, проистекала из его темперамента. Он все отчетливо видел, но так и не сумел перепрыгнуть через собственную тень, как гласит немецкая поговорка. Папа предпочел держать свою церковь над схваткой, не вступать ни с кем в альянс, преподнося себя как "духовного отца для всех".