Все еще отказываясь верить в то, что произошло, Баро спросил:

— Что это значит? Неужели…

— Это значит, — сказал Николай дрожащим голосом, — что в конюшне сгорела Олеся.

— Да нет. Этого не может быть! Они ошиблись. Они в бумагах что-то перепутали…

— Дело не только во всех этих листочках, я походил по городу, все перепроверил. Ее со вчерашнего вечера никто не видел… Ни в гостинице… нигде…

— Но, может быть, это совпадение… Вдруг она уехала куда-нибудь?

— Нет. В милиции уверены, что… сгорела Олеся.

— А ты сам веришь в это?

— Да… уже да. Еще час назад не верил, а теперь полностью осознал — это все действительно о ней.

Повисло тягостное молчание. Неожиданно Астахов вскочил с дивана и забегал по комнате:

— Я! Я виноват, что не удержал ее! Если бы я мог тогда понять, что с ней творится…

— Коля, не надо. Твоей вины нет. Не накручивай себя, — начал успокаивать его Зарецкий.

Как же все быстро меняется в жизни. Только что Баро подсознательно сам ждал слов сочувствия в свой адрес. И вдруг, в мгновение ока, он сам превратился в утешителя безутешного Астахова.

К счастью, Николай остановился, сумел удержать себя от начинавшейся истерики. И, чтоб успокоиться, чем-то занять себя, начал делать необязательные вещи, достал носовой платок, аккуратно сложил его и спрятал в карман, посмотрел на часы. Вслед за ним на часы глянул и Зарецкий.

— Коля! Что ж ты не сказал, который час?! Вот-вот должны взорвать катакомбы. Надо поехать, проконтролировать все работы. Или отложим?

— Не нужно откладывать, — устало сказал Астахов. — Ничего уже не изменишь… Сидеть тут, взаперти, ждать, непонятно чего, еще труднее. Поехали.