— За сына, давшего пощечину отцу? — с расстановкой проговорил дон Карлос и нахмурился; казалось, слова ему даются с трудом.

Хинеста поникла головой.

Что оставалось ей, бедняжке, делать после такого обвинения, да еще перед таким обвинителем?

Одно — пасть ниц и плакать! И она, рыдая, упала к ногам короля.

Дон Карлос несколько секунд смотрел на нее; к несчастью, девушка не смела поднять глаз, иначе она, несомненно, была бы поражена, заметив, как в его взгляде промелькнула искра сочувствия.

— Завтра, — произнес король, — ты узнаешь вместе со всей Гранадой о моем решении. А пока оставайся во дворце, ибо все равно — жить или не жить преступнику — ты не вернешься в монастырь.

Хинеста поняла, что все просьбы тщетны, и, поднимаясь, прошептала:

— О король! Не забывай, что я, чужая тебе перед людьми, — твоя сестра перед Господом.

Дон Карлос сделал знак рукой, и Хинеста удалилась.

Донья Флор ждала ее у ворот.

Хинеста рассказала о встрече с королем.

Мимо прошел придверник — по велению короля он искал верховного судью.

Девушки двинулись вслед за ним, надеясь узнать новости у дона Иньиго.

Меж тем Мерседес, преклонив колена, молилась у себя в комнате и ждала с тревожной тоской, как ждали Хинеста и Флор.

Она была в своей прежней спальне — ведь тут дон Фернандо, ее отверженный, но еще свободный сын, навещал ее.

Счастливая была пора!

Бедная мать! Она дошла до того, что называла счастливыми те дни, когда изнывала от страха, тоски, тревоги.

Да, но тогда она находила утешение в мечтах.

Теперь все мечты рухнули, надежды почти не осталось.

Она послала Беатрису и Висенте разузнать что-нибудь о сыне.