— Государь, — тихо сказала Мерседес, — то, о чем я вам поведаю, женщине выговорить трудно, хотя, право, я далеко не так виновна, как это кажется с первого взгляда. Но будьте снисходительны хотя бы в словах, умоляю вас, иначе я не смогу продолжать.

— Говорите, донья Мерседес, — отвечал дон Карлос чуть мягче, — и знайте: тайна, вверенная священнику, не будет так свято хранима, как та, что вы сейчас доверите своему королю.

— Да будет с вами милость Божья, государь, — промолвила Мерседес.

И она провела рукой по лбу, но не для того, чтобы сосредоточиться и все вспомнить, ибо легко заметить, что она жила воспоминаниями, — нет, лоб Мерседес увлажнился от волнения, охватившего ее.

— Государь, я воспитывалась вместе с сыном друга моего отца; брат с сестрой и не подозревали, что на свете существуют иные чувства, кроме родственной нежности; но вот наши родители, которых все считали неразлучными друзьями, рассорились, что-то не поделив.

Это еще не все: ссора повлекла за собой денежную тяжбу. Кто был прав, кто не прав? Не знаю; известно одно — отец выплатил требуемую сумму, покинул Севилью, где мы жили, и переехал в Кордову — подальше от бывшего друга, а ныне смертельного врага.

Разрыв между отцами разлучил и детей.

Мне было в ту пору лет тринадцать; тому, кого я звала братом, было семнадцать: прежде мы никогда не говорили друг другу о любви, пожалуй, и не думали об этом, пока из-за нежданной внезапной разлуки мы не поняли, что происходит в наших душах.

Мы изнывали от тоски, наши сердца обливались кровью — дружба, разбитая рукой наших родителей, превращалась в любовь.

Тревожило ли их это? Думали ли они о том зле, что причинили нам? Вероятно, они и не подозревали о нашем чувстве, а если бы даже и знали, ненависть их была так сильна, что им было безразлично, как все это отразится на нас, на нашей любви.

Итак, теперь обе семьи были разделены и ненавистью и расстоянием. Но при последнем свидании мы поклялись друг другу, что ничто не сможет нас разлучить.

И правда, какое было дело нам, бедным детям, что росли вместе с рождения, до ненависти наших родителей! Ведь целых десять лет нам повторяли неустанно: «Любите друг друга». И так ли велика была наша вина, когда мы ослушались внезапного приказа: «Возненавидьте друг друга».

Мерседес замолчала; казалось, она ждала ободряющего слова короля, и он вдруг произнес:

— Я не знаю, что такое любовь, ибо никогда не любил, сеньора!

— Значит, государь, — горестно отвечала Мерседес, — судьба против меня: вам не понять того, в чем я должна вам признаться.

— Простите, сеньора, зато я судья, ибо я король с детских лет и мне ведомо, что такое справедливость.

Мерседес продолжала:

— Мы сдержали слово, данное друг другу; разлука усиливала наше чувство, о котором наши родители и не подозревали.

Дом моего отца в Кордове стоял на берегу Гвадалквивира; комната моя была самая дальняя, окно с решеткой выходило прямо на реку. Юноша, которого я любила, три раза в неделю исчезал из Севильи, якобы отправляясь на охоту в горы. Он купил лодку и, переодевшись рыбаком, приходил ко мне, чтобы сказать, что по-прежнему любит меня, и услышать из моих уст, что я еще люблю его.

Сначала мы надеялись, что придет конец ненависти между нашими семьями; но ненависть росла.