— Я же сказала: лачуга… проклятая лачуга на большом участке земли. «Красный ястреб»! Холли дала ей имя, словно какому особняку. Ей было лет шесть или семь. Однажды в выходные мы увидели пару ястребов — вот откуда название. И только потому, что участок наша мать получила в приданое, только потому, что ездила туда ребенком, только потому, что земля принадлежала ее семье с незапамятных времен, Холли зациклилась на этом месте. Но мать ведь не оставила его Холли, верно? Нет. Она все оставила папе, чтобы он распорядился землей, как сочтет нужным.

Капля пота скатилась по ребрам, пальцы на рукоятке «глока» болели. Диринг смотрел на меня, словно ожидая. Чего? Сочувствия? Спасения? Время от времени он шевелился в своем кресле, и каждый раз Николь наставляла на него пистолет, а я переводил дыхание.

— А теперь ваш отец хочет продать этот дом? — спросил я.

Николь нахмурилась.

— Папа не в том состоянии, чтобы заниматься такими делами. Вот почему он передал право на эти решения мне. Продать дом хочу я, и что тут такого? Папе нужен уход, а это чертовски дорого и с каждым годом все дороже. Застройщики хоть сейчас заплатят кучу денег за пятьсот акров в округе Колумбия. А Холли, узнав, что деньги пойдут на папино лечение, просто взбеленилась.

Я кивнул.

— Вы спорили из-за этого с Холли?

— Мы не разговаривали.

— Вы не виделись, когда она навещала отца?

Отвращение на лице Николь сменилось гневом.

— Если бы это можно было устроить, я бы запретила ей посещения. Как эта мерзавка обращалась с бедным папой: вопросы всякие задавала, на видео записывала! Говорила о матери: дескать, в том, что мать с собой сотворила, папа виноват. С моей точки зрения, это называется жестоким обращением. Никто не соглашался со мной, но, конечно, я не собиралась такое терпеть. — Николь снова повернулась к Дирингу и обеими руками подняла пистолет. Я крепче сжал «глок» и, следя за пальцами Николь, сосредоточился на том, чтобы расслабить руку. — Нет, из-за собственности я спорила не с Холли, — произнесла Николь. — А с ним. Я и не знала почему.

Я вспомнил видео, которое смотрел вчера вечером — с безымянного диска, — и подумал: мне-то причина известна. Но я хотел услышать признание от Николь и Диринга. Медленно, чтобы не нервировать Николь, я повел плечами и шеей. Николь снова прицелилась в меня.

— Почему Герберта интересует собственность? — спросил я.

Обветренное лицо Николь потемнело. Она поджала губы и посмотрела на Диринга:

— Ну, Герберт, не скромничай. Давай, расскажи все нашему гостю.

Диринг снова попытался сесть, но волна боли накрыла его, и он почти сполз на пол. Даже не сразу смог найти меня взглядом. В глазах было отчаяние.

— Скажи ему! — крикнула Николь так пронзительно, что стекла завибрировали.

— Она заставила меня, — прошептал Диринг еле слышно — словно листья прошуршали. — Холли заставила меня.

— И как она тебя заставила, Герберт? — Николь словно говорила с очень тупым, очень надоедливым ребенком.

Диринг закрыл глаза.