На следующий день после издания манифеста прошел ряд «патриотических» демонстраций, главным образом в южных городах. К ним подстрекал Союз русского народа – организация, которую Витте презрительно называл «шайкой громил и мерзавцев». В Санкт-Петербурге истерически настроенные толпы людей с портретами Николая II, шествующие под пение национального гимна «Боже, царя храни», выкрикивали угрозы и грязные оскорбления в адрес евреев, революционеров и интеллигенции, тем самым еще сильнее ввергая население в панику. Начались погромы – возможность пограбить привлекала отбросы общества. Тысячи невинных людей подверглись гнусным надругательствам, но полиция одобряла погромы и закрывала на них глаза.
В начале ноября печать сообщила, что царь принял почетный членский значок Союза русского народа от его главы, доктора А.И. Дубровина.
Это тревожное событие выявило истинный смысл манифеста от 28 февраля 1905 г, который призывал всех «истинно русских людей» сплотиться вокруг трона и защитить русское самодержавие от нападок. Теперь же я неожиданно понял, что этот манифест сознательно поощрял создание дубровинского движения и аналогичных «патриотических» организаций. Вскоре открылось, что печально известного Дубровина представил царю не кто иной, как великий князь Николай Николаевич. Сам по себе факт создания ультраправых организаций и нарушения ими общественного порядка и спокойствия не слишком удивлял. Такие явления – неизменные спутники любых революций и социальных переворотов. Однако существенным было то, что организации Дубровина официально покровительствовал Николай II. Именно это привело меня к неизбежному выводу, что ради спасения России и ее будущего следует сместить правящего монарха.
Как выполнить такую задачу? Я еще не знал ответа, но решил отказаться от всех прежних планов и посвятить себя делу избавления страны от Николая.
Манифест 17 октября, среди прочего, провозглашал и свободу печати, и почти сразу же Организация вооруженного восстания, основанная Н.Д. Мироновым, воспользовалась этим обстоятельством, начав издавать революционно-социалистический бюллетень «Буревестник». Когда меня пригласили писать для этого издания, я с готовностью согласился, поскольку это вполне отвечало моему стремлению работать на благо революции. Мне не терпелось высказать свое мнение об истинном отношении царя к той конституции, которую он сам провозгласил. Более того, я намеревался бороться против абсурдного решения и социал-демократов, и социалистов-революционеров бойкотировать выборы в Первую Думу. Я был совершенно уверен, что такая политика лишь играет на руку врагам демократии и, более того, идет наперекор настроениям народа.
Журнал, издававшийся при поддержке молодого знатока санскрита Н.Д. Миронова, сына богатого петербургского купца, впервые вышел 15 ноября, после чего его номера в 16 страниц, заполненные убористым шрифтом, появлялись дважды в неделю. Статьи в «Буревестнике» подписывались псевдонимами, но в ЦК партии социалистов-революционеров, конечно, знали подлинные имена авторов. Бюллетень с самого первого номера имел большой успех, и в пятом номере, вышедшем 4 декабря, редакция объявляла, что «Буревестник» признан печатным органом партии социалистов-революционеров.
После революции 1905 г. студенты тоже с головой ушли в политическую работу. Возникло огромное число меньшевистских, большевистских и эсеровских группировок – одни из них были связаны с партийными центрами, другие действовали независимо. Автономия, неожиданно дарованная университетам в августе 1905 г, превратила лекционные аудитории в общественные форумы, где процветала свобода речи и собраний, неподвластная полицейскому вмешательству, так как полиция отныне не имела права вторгаться в университеты. Профессора были не в силах обуздать революционные призывы, льющиеся с трибун.
Кузен моей жены Сергей Васильев, учившийся на последнем курсе Института инженеров путей сообщения, вступил в институтский студенческий комитет партии социалистов-революционеров. Вместе с А.А. Овсянниковым и Н.Д. Мироновым он основал социалистическо-революционную группировку, которая занималась пропагандой и распространением мимеографических листовок. Мы с женой позволили им хранить свои материалы в нашей квартире и впоследствии дорого поплатились за это доброе дело.
Я не принимал все эти импровизированные политические группировки слишком всерьез, полагая, что их деятельность – не более чем временная блажь, которую называл «революционным романтизмом». Например, какой смысл был в прокламациях Сергея, подписанных грозным именем «Организация вооруженного восстания»? Я прекрасно знал, что ни у кого из них нет огнестрельного оружия и что эта группировка никогда и не помышляла о восстании в Петербурге.
Близкой подругой моей жены и частой гостьей у нас в доме была Евгения Моисеенко, студентка Высших женских курсов. Ее брат Борис входил в состав специальной террористической группы при заграничном центре ЦК партии социалистов-революционеров, и я знал, что он время от времени бывает в России. Его приезды и отъезды, разумеется, хранились в строгом секрете, но во время нелегальных визитов в Петербург ему всегда удавалось повидаться с сестрой. Однажды в начале декабря 1905 г, когда моя жена вышла из комнаты, я попросил Евгению Николаевну встретиться со мной где-нибудь вне нашего дома – но не в квартире, которую она делила с подругой. Евгения удивилась такой таинственности, и я объяснил, что хочу поговорить с ней об очень важном деле, но так, чтобы не вызвать тревоги у жены.
Когда мы несколько дней спустя встретились в тихом ресторанчике поблизости от Невского проспекта, я попросил Евгению организовать мне встречу с ее братом, так как хотел просить его о разрешении принять участие в заговоре против царя. Мы долго спорили приглушенными, но возбужденными голосами. Сперва она наотрез отказывалась и даже порывалась уйти, но я уговорил ее остаться. Должно быть, я говорил чрезвычайно убедительно, поскольку в конце концов она со слезами на глазах согласилась.
Менее двух недель спустя, как-то раз уходя от нас, она с улыбкой попросила меня проводить ее до трамвая. Когда мы остались вдвоем, она сказала, что на следующий день ровно в 5 часов я должен идти по Невскому проспекту в сторону Аничкова моста до угла Литейного проспекта, а затем повернуть направо на Фонтанку. Там ко мне подойдет гладко выбритый человек в пальто и каракулевой шапке, который попросит прикурить.
– Возьмите с собой коробок спичек. Он достанет сигарету из серебряного портсигара, и, пока будет прикуривать, вкратце сообщите ему вашу просьбу. Он ответит вам и быстро уйдет. Вы же не спеша идите дальше, а затем поверните обратно, если только не заметите, что за вами следят.
Все произошло именно так, как она мне сказала. Моисеенко был лаконичен:
– Через несколько дней вы получите ответ либо от меня, либо через сестру.
Несколько дней спустя мы встретились в тот же час на том же углу. Моисеенко прошел мимо и сказал, не поворачивая головы:
– Ничего не выйдет.
Вскоре после этого Евгения Николаевна рассказала мне, что брат попросил ее передать: мою просьбу отклонили, потому что я не имел революционного опыта и, следовательно, на меня нельзя полагаться. Оставалось только посмеяться при мысли о том, что и я сам оказался всего лишь очередным революционным мечтателем.
Двенадцать лет спустя нам снова довелось встретиться с Борисом Моисеенко. После объявления всеобщей амнистии он вернулся в Россию и стал одним из моих лучших фронтовых комиссаров. Вспоминая две наши подпольные встречи зимой 1905 г, я спросил его, как он ухитрился получить ответ из своего заграничного партийного центра за такое короткое время.
– Я не обращался за границу. В тот момент в городе находился Азеф[21], и он лично отклонил вашу кандидатуру.