Моя бабушка особенно любила те романы и повести, в которых указывались адреса героев: по мнению бабушки, такие книги не могли быть придуманы, в них рассказывается правдивое событие, нечто из жизни, такому роману вот как следует верить!
— Чушь, френди-бренди, — отозвался однажды отец о каком-то романе, пренебрежительно отмахиваясь рукой от тех мыслей, которые только что сообщил ему автор. — Глупости, мамаша, выдумка!
— Какая ж это .выдумка, — спокойно возразила бабушка, откладывая вязанье и снимая очки.—Нс выдумка! В книге даже адрес сказан — Васильевский остров, четвертая линия, дом шестнадцать... Какая ж выдумка, ежели адрес тебе дают?!
— По-вашему, нельзя и адреса придумать? — насмешливо спросил отец. Бабушка, помедлив, ответила, что адрес по придумаешь, — там ведь люди живут, они могут бунт поднять, ежели на их квартиру укажешь! Отец фыркнул, еще энергичнее, двумя руками отмахнулся, и заявил, что верит он только одному писателю, а именно Льву Николаевичу Толстому, хотя в книгах его и не указывается, кто где живет.
Тут бабушка ничего не могла ответить, она только пробормотала что-то нарочито невнятное, взяла свое вязанье, надела очки, жестом дала понять мне, чтобы я продолжал чтение.
Успехом исключительным, памятным не только мне одному, пользовался Гоголь: «Вий», «Страшная месть», «Заколдованное место», «Ночь перед Рождеством» — читал я и дважды и трижды. Бабушка была напугана гоголевской чертовщиной не меньше, чем я, — отец и тот зябко поводил плечами и вздыхал как-то иначе, не так, как обычно. Моя мать крестилась, поминая имя божье и святых угодников, а бабушка оставляла вязанье и, не мигая, смотрела на меня.
Я был так напуган, что даже в постель свою укладывался только тогда, когда кто-нибудь отправлялся в уборную: я спал в кухне, почти рядом с нею. II немедленно закрывался одеялом с головой. Душно, трудно дышать, лежишь и вслушиваешься в ночные шорохи и стуки, — а вдруг явится панночка со своим гробом и начнется та самая история, о которой только что читал. Полагаю, что и слушатели мои трусили не меньше, чем я.
Библиотека И. А. Шарлеманя
Невысокие широкие шкафы красного дерева, половинки дверец стеклянные на одну треть — сверху; снизу как-то особенно выделанные накладные узоры. Слева, почти на всех пяти шкафах, летит нимфа, теряя на ветру покрывало, справа ей навстречу — сатир, совсем голый, и на физиономии его двусмысленная улыбка, как у дяди Васи, когда он еще только на взводе, по уже не трезвый, Шкафы заказные, и я знаю, кто их делал: столяр Академии художеств Никита Викентьевич Дуван. Он говорит о своей работе:
— Делаю, что прикажут. Настоящие книжные алкоголики таких книжных шкафов не выносят, не признают, им важно, что в шкафу, а вот эти, богатеи, дворяне, им сперва — каков шкаф! Им важны все эти завитушки, голые бабы и полюбовники, — впрочем, все это не я делал. Я такого не умею. Шкафам цепы нету, а платили мне недорого. Сделал вещь — только в пей нс книги держать, а, скажем, посуду. В таком одном шкафу один художник, не скажу имени-отечества его, коллекцию дамских корсетов хранит-прячет. По вещам и хранилище, по покойнику и гроб, как мой отец говаривал...
— Господи, боже мой! — восклицал я, на манер бабушки чмокая губами и выискивая, что бы еще сказать, — не от своего впечатления, ибо шкафы еще закрыты, а от вида самих вместилищ. А когда шкафы открыл один за другим, чуть было не задохнулся: в одном — приложения к журналам «Родина», «Природа и люди», «Вокруг света». «Нива», да не в одном, а в двух; в других французские книги вперемешку с русскими, год издания — начало прошлого века. Тут были Державин, Богданович, Батюшков, Веневитинов, Баратынский, Глинка, альманахи почти правильной квадратной формы, французские книги с золотым обрезом, тяжелые, красные, чем-то напоминающие книги духовные.
А запах!..
Что-то для меня новое тугой волной поплыло из пятого шкафа: в нем были книги детские, стихи авторов конца минувшего столетня, и — запах, нечто особенное, пленительное, ему остаешься верен всегда, понимая, что можно этот запах приобретать в своем доме самому; надо завести такие же шкафы, нагрузить их книгами, и они все вместе создадут такой же запах.
— Создадут? — думал я, перебирая книги, вынимая из плотного ряда одну, и, перелистав, ставя на место и вытаскивая другую. — Создадут? — повторял я, сомневаясь, отлично и в том возрасте понимая, что этот запах создается пе только запахом книг,— нужно что-то еще...
Я устал стоять на согнутых ногах, опустился на колени. перед собою (положил на полу несколько книг.
Голова моя болела, в висках что-то постукивало. Я забыл о времени, я не слыхал шагов Иосифа Адольфовича, моего отца крестного (его мать, моя крестная, незадолго до этого умерла), я даже не заметил его, когда он встал со мною рядом. Когда он предложил мне взять несколько книг на память о нем, я увидел его. Я вскочил и, не веря тому, что слышу, спросил:
— Сколько можно взять?
— Сколько... — мягко, душевно произнес Иосиф Адольфович. — Ну, возьми те, которые понравятся. Скажем, десять книг. Не мало?
Я имел наглость заявить, что, конечно же, этого мало.
— Двадцать, — сказал я, и мне разрешено было взять двадцать книг.